Работа над переводом книги «Ненависть любви. Логика перверсивных парных отношений» M. Hurni и G. Stoll.  Раздел 1. «Перверсивные отношения». Глава 2. «Наблюдение за перверсивными парными отношениями». Часть 2. «Перверсивная коммуникация в паре»

Перевод носит чисто ознакомительный характер.

Перевод Евграшина М. В.

2. Перверсивная коммуникация в паре

Прежде всего мы будем изучать факторы, в некотором роде «внешние», в связи с перверсией в паре. Затем мы затронем внутреннюю динамику перверсивного обмена.

Голос, интонация, произношение

Мы обратили внимание на особенный голос у большого количества наших пациентов: то металлический, то глухой, то как трещотка, голос, который заставляет собеседника чувствовать себя неловко. Этот неприятный эффект, практически показная манера говорения, которая влияет на слушателя, мог бы быть фактом отсутствия эмоциональной основы. Более того, терапевты неоднозначны по поводу мнения контрпереноса в новом элементе, вызывающем беспокойство, по-видимому неинтерпретируемом, который препятствует созданию эмпатических отношений. Еще отметим в этом смысле большое количество акцентов (иностранных или местных), преувеличенных до пародии. Они также безусловно инвестированы в ту же роль показного фетиша, который мы уже отмечали ранее. Некоторые пациенты показывали форму дизартрии, но еще раз, это было в основном способом выставить на показ расстройство артикуляции, которое беспокоило бы собеседника.

Эта особенность речи первертов занимала много времени до того, как проявить себя: часто это было просто непонятно. Мы постепенно поняли, что это никогда не было случайностью, что мы их плохо слышали и просили пациентов повторить их слова: речь шла о так называемой технике дестабилизации собеседника, который вынужден что-то просить. Althusser в своей автобиографии очень хорошо описывает эту перверсивную технику, которую использовал его отец с подчиненными:

«Мы едва понимали отца, поэтому очень часто уходили, не осмеливаясь попросить повторить его непонятную фразу. Мой отец «управлял» таким образом: он никогда не был тем, кто мог быть услышанным, возможно, чтобы его сотрудники, которые услышали или не услышали его, всегда должны были сделать так, как он сказал. Суровая школа управления людьми, которую Макиавелли не мог себе даже представить»

Если мы вернемся к коммуникации в парах, мы заметим другую характеристику: их использование «технического» и механического языка, чтобы описать проблемы, а также их любовный обмен, чтобы рассмотреть их отношения в общем. Пациент нам говорил дословно, что его новая пара, ему казалось, «имеет шансы на успех, технически говоря». Это могло бы  быть приближение к «оператуарной речи психосоматика»  по мнению Marty (Marty 1980, 1990). Мы вернёмся к деталям этого аспекта в нашем анализе сексуальных проблем.

Агрессивная сторона этого языка была тревожной из-за некоторых резких формулировок, неожиданных и несомненно преднамеренных внутри речи, которые могли быть показными: как заявил пациент об одной их общей подруге, которая жаловалась на свои супружеские отношения: «Она не должна жаловаться, в ее возрасте она ничего не стоит на рынке задниц»; другой о его сестре, которая собиралась найти своего друга во Франции, сказал: «чего только не сделаешь, ради 20 сантиметров колбаски»; или еще другой о своей дочери, которая недавно родилась: «это 3 килограмма мяса»; или еще о своей жене: «у тебя голова вместо задницы.» Как видим, это обычные выражения активного нападения на эмоциональные отношения, которые они унижают, и тела, которых они лишают жизнеспособности и ограничивают в их единственном конкретном аспекте.

В похожем смысле, пациентка, которая поехала посетить свою мать и которая нашла ее занимающейся домашними делами, была встречена словами: «Привет, я занята полировкой твоего наследства». Такими формулировками, которые отменяют любую вторичную разработку, перверт назначает себя на роль «реалиста», вовлекая в игру своего собеседника в позицию мечтателя-идеалиста. Точнее можно сказать, что это требование, которое парадоксальным образом направлено на то, чтобы заставить другого фантазировать, одновременно запрещая ему это делать.

Некоторые выражения привлекли наше внимание; речь идёт о формулировке намеков на садизм: «сыпать соль на рану», «закрутить гайки», «наброситься на еду». Иногда это было довольно грубым насилием, которое внезапно появлялось в обход в неожиданной, и в то же время безобидной, фразе: «У меня голова лопнула», «Это убивает меня». Наконец, обычное употребление, одновременно с неожиданным или даже неприличным, например, слово “дерьмо», изумляли нас.

В вариациях интонации существует сложно описываемый регистр, который перверт предлагает увидеть. Мы отметили тонкость некоторых модуляций. Например, сильное презрение, которое противоречит вероятно безобидному содержанию, даже примирительному или дружескому: «Но да, моя дорогая, вы вероятно правы» с этим типом интонации могла быть почти убийственной другая фраза «Большое спасибо за вашу заботу».

Этот тон может быть негармоничным (диссонирующим) другими способами: шутливый тон при серьезной теме, игривый тон в разговоре об ужасных болезнях; проникающий тон при высказывании банальностей и т.д. Все эти диссонансы (несоответствия), еще раз, рассчитывались, проигрывались столькими же дестабилизирующими маневрами  и не являлись ими, или по крайней мере непрямо, [являя собой] психические защиты психотического типа. Этот процесс, который также им принадлежит в регистре манипуляции рамками,  является порядком действий. Это становится еще более очевидным, когда уделяется внимание разворачиванию очень личных изменений, которые мы сейчас проанализируем.

Перверсивная речь

Столь же важно, как и использование жестоких слов, это употребление определенных выражений, которые указывают на манипулятивные отношения. Эта перверсивная речь принимает приблизительно следующую форму: “Кажется, она чересчур заставляет меня, чтобы я узнал что-то”, — рассказывал пациент о своей новой руководительнице. “Я буду таким, как другие бы этого хотели”, — сказал откровенно другой. Эмоции передаются по-другому: “Доктор сделал мне эту биопсию, потому что он боялся, что может быть рецидив”, — одна фраза, которая показывает, как пациент отказывается от принятия на себя ответственности (см. ниже “Теоретические изменения”). В другом случае интенциональность: “Со мной расстались”, говорил другой, который сразу же подал заявление об увольнении, после того как компания, в которой он работал, раскрыла его некоторые мошеннические махинации. Иногда эта манера говорить граничит с шантажом: “Она на меня не рассчитывает, так как боится, что со мной может что-то случиться”. В этой игре стратегической манипуляции для чувства вины нет места; о жене коллеги, которую он соблазнил, пациент сказал: ”Это ее дело, если ее супружеская связь не достаточно сильна, и если она меня привлекательным находит… тем более я должен был дать идти всему своим чередом”. Все это вопрос дозирования: “Она не оказала  мне никакого сопротивления, когда я пошел напрямую”. Парадоксы здесь приветствуются: “Я хотел открыть дискуссию, когда я его спросил, что он думает”. Перверсия с первого момента при запросе на терапию: “Что хотите вы мне показать?”

Во всех этих оборотах речи заметно перверсивное движение, которое от одного к другому переносит аффекты и ними впоследствии манипулирует.

Нападение и отсутствие реакции. 

В речи наших пациентов часто содержались шокирующие элементы, которые мы изначально относили к неловкости; немного самодовольное и подробное описание сексуальных отношений и удовольствия с бывшим партнером в присутствии настоящего. Часто эти сообщения, как о бывшем партнере, так и о настоящем, оставались настолько бесстрастными и нейтральными,  что мы не сразу поняли садистическую ценность таких наблюдений. Мы думали скорее о бестактности или даже об ошибке с нашей стороны в проведении анамнеза. На самом деле это было нечто другое; речь шла о перверсивном использовании исследования анамнеза для вероломного травмирования другого. В общем, партнеры часто говорили друг с другом очень презрительно, как будто другого человека нет или его участие не требовалось.

На удивление такие оскорбительные “неловкости” партнером никогда не подхватывались;   он часто, казалось, вообще не обращал на это внимания. В других случаях он даже подтверждал это и подчеркивал свое собственное сексуальное нанесение ущерба (якобы) процветающей любовной жизни супруга. Таким образом, супруг хвастался своими многочисленными сексуальными приключениями с его якобы «очень доступными» партнершами, которых он знал, до того как жениться на своей “фригидной” супруге. Не реагируя на это нападение, она просто соглашалась. При ближайшем рассмотрении эта, казалось бы, мазохистическая позиция также оказывается насильственной атакой на супруга, который, несмотря на его предполагаемые заслуги, не способен возбудить в ней какие-нибудь эротические чувства.

Позже, однако, эта нехватка реакции скорее произвела впечатление того, что партнер вообще не прислушивается к разговору. Герметично заключенный в своем нарциссизме и не способный воспринимать больше, чем небольшую часть (например, их финансовое богатство), он, казалось, был совершенно не тронут аффективным содержанием этих признаний. Часто после бурной беседы, полной оскорблений, он возобновлял свою аргументацию снова, как будто ничего не случилось, демонстрируя аффективную анестезию, о которой мы уже писали выше.

Такая (аффективная, но также и интеллектуальная) психическая бездеятельность действительно встречается у многих этих пациентов, и так, что они напоминают нам личность некогда аутичных детей, независимо от их профессии или социального статуса. Мощные атаки одного могут в этих случаях также оказывать оживляющее действие на “находящуюся под анестезией» психику другого. Но эта анестезия является лишь частичной, поскольку мы заметили, что некоторые перверты, не смотря на их кажущееся безразличие, на самом деле очень внимательно следят за нападениями, направленными против них. Они копят их, изолируют от любой эмоциональной связи, и запасают их как оружие для любой будущей борьбы за власть в сомнительных случаях после сессии. Помимо этого это может также объяснять вечный аспект их аргументов, к которым мы вернемся. Так, одна пациентка яростно бросила мужу якобы грубое сексуальное поведение в брачную ночь двадцать лет спустя. Другая, даже после двенадцати лет брака, все еще испытывала глубокое недовольство в отношении своего мужа, поскольку первый поцелуй не был романтичным. Это относится к аисторическому мышлению, как описано у J. Chasseguet-Smirgel.

Такое психическое поведение по-прежнему остается для нас несколько озадачивающим. Наши нынешние размышления ведут нас к предположению, что это более глубоко нарушенная структура личности, чем это могло показаться, расколотая на несколько частей, диссоциированная личность. Один из этих фрагментов мог бы функционировать таким образом, что он остается нетронутым временем, опять же, несмотря на удовлетворительную адаптацию на первый взгляд. В этом смысле одна пациентка заявила, что она полностью осознает невозможность любого примирения с мужем. Она даже боялась этого, и вся ее идентичность, казалось, была привязана к тому, что она никогда не могла ничего простить. Нужно ли здесь снова также предположить инфантильную травму, которую пациентка преодолевала с помощью этого искусного приема?

Каждое прощение, каждое искупление, каждое исцеление в их глазах было своего рода санкционированным страданием, всегда глубоко отрицавшим злоупотребление. В главе, где более глубоко будет рассмотрено понятие перверсии,  мы разберем эту логику, которая казалась нам «логикой против жизни”.

Таким образом, мы постепенно поняли, как садистские атаки могут быть скрыты в тишине, в безразличии к выражению чувств другого и в неопределенном характере  собственного ответа. В нескольких ситуациях мужчина жаловался на неблагодарность, неверность или на отсутствие любви со стороны жены, даже не моргнув глазом. Эта жалоба, формально адресованная нам, была фактически адресована ей, поэтому ее молчание приобрело разрушительный смысл: оно определяло другого как ничто. Мы часто сталкивались с таким отношением сдержанной, загадочной и недостижимой дистанции у женщин, которых мы называли «женщинами-сфинксами».

Стратегические хитрости и манипуляции

В то время как столкновения в невротической паре начинаются как переговоры, что в конечном итоге приводит к совместному решению посредствам компромисса, перверсивная коммуникация служит  завоеванию власти над другим: она питает недопонимания. По этой причине перверсивные партнеры боятся выражать желание, которое они лелеют, ясно выражаться или даже возражать. Стратегии такого использования речи многочисленны. Одна из них касается слов и их употребления.

        “Смысл слов искажается в такой же степени, как и у первертов вещи отчуждены                 от их непосредственного целевого предназначения» (Chasseguet-Smirgel, 1986). 

Пациентка, которая в детстве подвергалась сексуальному насилию со стороны своего деда в течение нескольких лет, восстала против прежнего существования, которое превратило ее в настоящую рабыню желаний других. «Да, правильно, ты всегда была очень альтруистична», — сказал ей муж, блокируя этим искажением смысл слов всех ее эмансипационных попыток, одновременно парализуя терапевтов. Как видно из этого примера, слова часто используются для создания двойного посыла. Как известно, такой парадокс имеет психотическое воздействие; здесь оно обеспечивает торжество над другими участниками беседы.

Речь идет больше об иллюзии коммуникации между обоими партнерами, впрочем также и между партнерами и нами. «Он говорит, что он думает, я говорю, что я думаю, и он делает, как он хочет”, — очень реалистично описывает жена нарциссического перверта их общение.

Такие парадоксальные утверждения выражаются первертом с чрезвычайным изяществом и расчетом. Как это высказывание, достаточно обходительное, с любезной интонацией, но выражает сильное презрение (как в приведенном выше примере: «Да, дорогая, ты, вероятно, права”). В других случаях аффективно заряженные слова  (“любовь», «дерьмо», “радость») употреблялись абсолютно нейтрально и так неуместно; иногда содержание самого заявления было настоящим парадоксом.

Другие стратегии направлены на то, чтобы вселить неуверенность в собеседника,  нападая на логическую связь между отдельными выражениями, как из этого обходительного высказывания непосредственно следует абсолютно противоположное. Другой участник беседы видит себя парализованным противоречиями, потому что он более не знает, должен он ответить на первое или второе заявление: “То, что вы говорите, совершенно не важно», — ответил пациент одному из нас, чтобы непосредственно соединить прямо противоположные утверждения: «Это очень меня тронуло.» — “Любимый”, — сказала шизо-перверсивная пациентка своему мужу, «Я восхищаюсь тобой, ты такой глупый”. Фраза, произнесенная на одном дыхании, повергла  упомянутого любимого в изумление, так же как и терапевтов.

Другая манипуляция в собственном смысле состоит в том, чтобы подорвать логику высказываний: «Я бы хотел, чтобы ты не так быстро реагировала на мой эгоизм», — сказал пациент своей жене. Таким образом переворачивается логическая причинность несправедливости, которая адресована другому.

На первый взгляд кажется, что эти различные маневры основаны на поразительной нехватке моральных сомнений:

“Перверт — это прототип страстного лжеца»(Chasseguet- Smirgel 1989)

В действительности проблема для перверта даже не возникает: истина или ложь не интересует его вообще, а только то, что оказывает влияние, когда он говорит. Мы обнаружили, что это происходило и происходит у таких пар, где один из партнеров говорит такие фразы, которые неправдивы, и он хорошо это знает, и кроме того он также прекрасно знает, что другой об этом осведомлен. С такой неправдой, которую он представляет с невозмутимой дерзостью, перверт хочет обработать своего собеседника, вывести его из себя, вызвать у него эмоциональные реакции, подорвать его мышление.

Следующий пример может наглядно пояснить такую моральную инверсию. Пара обратилась к одному из нас по совету психотерапевта, у которого женщина была в терапии в течение двух лет, и семейного врача, которому ее муж доверял, после того, как он узнал, что его жена ему изменяла. Не было ни чувства вины, ни отчаянных  попыток самооправдания, женщина спокойно объяснила, что она не впервые вступила во внебрачные отношения; что ее первый любовник, который был у нее в течение десяти лет, был настоящим избранником ее сердца и что отношения закончились только потому, что он не мог решиться на развод. И когда она пришла поговорить о ее нынешних отношениях, нарушающих супружескую верность, она упрекнула своего мужа за то, что он “слишком рано это обнаружил”, когда она еще не готова подать на развод, чтобы последовать за любовником зарубеж.

Другая пациентка также на протяжении многих лет изменяла своему мужу; когда же он решил развестись с ней, она сказала своей десятилетней дочери: “Ты видишь, папа виноват в том, что мы разводимся; он имеет что-то против того, что у меня есть любовник».

Нужно отметить, что перверсивные маневры не ограничиваются только искажением  смысла речи. Другие типы двойных посланий разыгрываются в области невербальных сообщений: так одна перверсивная пара предложила потрясающее зрелище на особенно важной сессии. Как только они расположились напротив нас, они приняли совершенно разные позы: женщина казалась подавленной (какой она никоим образом не была), ее голова была почти на коленях; ее муж сидел, непринужденно откинувшись назад, скрестив позади руки, он был полностью расслаблен и улыбался. Эта инсценировка служила тому, чтобы выбить почву из-под ног терапевтов; это делало невозможным адекватно обратиться к обоим партнерам.  То, что этот сценарий во время сессии осуществляется или демонстрируется, защищает его от любого анализа. Когда терапевт делает какую-либо попытку интерпретации, он встречается с явным отказом.

Некоторые из этих стратегий, которые c нашей точки зрения, свойственны перверсивной коммуникации, были уже подробно описаны J. G. Lemaire. Они заключаются в следующем:

-«проникнуть внутрь личности с помощью глубоких интерпретаций, которые тормозят или разрушают защитные механизмы — вытеснение, отрицание, рационализацию […]; см. “Дикий анализ”;

-стимулировать порывы влечений, которые едва контролируются другим, чтобы вызвать сексуальное возбуждение. Это соответствует травматизации и соблазнению детей взрослыми, особенно когда на них возложено сохранение этого в тайне. Или также вызывать гнев, агрессию, ненависть у импульсивной личности, где существует опасность того, что она не сможет в достаточной мере справиться с аффектом, но будет действовать (ажитировать);

-пробуждать одновременные или быстро изменяющиеся противоречивые порывы, в конечном итоге у другого возникает путаница или точнее говоря внутреннее чувство беспомощности и вины, и затем просыпается ярость (ситуации, которые похожи на противоречивые указания или двойной посыл);

-и наконец в том, чтобы “внезапно переключаться с одной волны на другую» (Lemaire 1989).

Все эти стратегии можно было наблюдать в таких парах и даже больше в их общении с нами.

Парализующая проекция (вредная инъекция)

“Мысли: это враг .[…] Поэтому необходимо разрушить мыслительные способности другого”.  (Chasseguet-Smirgel 1980)

Наряду с обычной борьбой за власть есть еще кое-что другое, что выдает себя в механизмах, которые мы опишем, это более деструктивное намерение. Короче говоря, речь идет об инъекции  чего-то, что не принимается как собственная часть в другом. Эта основная форма перверсивного ажитирования является способом взаимодействия, манипуляцией другим по ту сторону (или стоит сказать “по эту сторону”?) внутрипсихических защитных механизмов такого типа, как проекция или также проективная идентификация. Речь идет, как Racamier (1987) и Eiguer (1989) очень точно описали, о характерных уловках нарциссической перверсии, которые они обозначили как индукцию.  Это обычно происходит путем соблазнения или запугивания, и имеет целью убедить партнера в том, что он действительно является носителем  изгоняемой части Я. После этого нарциссический перверт может даже предложить заботу о другом, исцелить его нехватку и таким образом (в терминах Racamier) «заблокировать» операцию.

Тем не менее, важно подчеркнуть, что такие стратагемы по ту сторону своей задачи иметь власть над другими, несут защитную функцию против сексуального сближения, которое оба партнера испытывают как пугающее и разрушительное.

В целом у нас сложилось впечатление, что перверсивная коммуникация не является мостом между двумя людьми, которые ищут понимания и хотели бы общаться с помощью речи.  Скорее, это инструмент, который позволяет одному из двоих иметь власть над другим, привязать его к себе, подчинить его и, возможно, уничтожать.

Перверсивное интерсубъективное напряжение

Наконец, мы могли бы принять во внимание, что эти стратегии не предназначены для того, чтобы разрушить другого прямо сейчас, а являются умеренно дозированным средством, чтобы разозлить его. За этой, казалось бы, забавной целью проступает общая потребность обоих партнеров поддерживать перверсивное интерсубъективное напряжение, которое строится на атаках и контратаках, которое заменяет реальное взаимодействие и вполне может быть эквивалентом невротической любовной связи, и в этом случае она была бы незаменимой для сохранения перверсивной пары.

Понятие перверсивного напряжения в парных отношениях кажется нам очень важным, для того, чтобы понять особенное поведение пар, которые у нас консультировались. Фактически мы увидим, что помощь, которую они от нас ожидают, направляется на повторное стимулированние этого напряжения, и объясняется не страданиями этого слишком интенсивного и, следовательно, болезненного напряжения, как было бы предложено в невротической интерпретации таких претензий. Мы попытаемся углубиться в это понятие в главе о динамике перверсивных пар, а также в главе о терапии про опасность, которая грозит паре при погружении в это напряжение, равно как и про ускоряющую функцию возврата, которая в  той же степени свойственна сексуальному симптому.

Дальнейшие наблюдения по поводу выбора партнера освещают следующий фундаментальный аспект перверсивной связи.

____

Читать предыдущие части: