Перевод статьи Дж. МакДугалл «Первосцена и сексуальные перверсии» (1972 г). Источник: McDougall, J. (1972). Primal Scene and Sexual Perversion. Int. J. Psycho-Anal., 53:371-384.

Перевод Евграшина М.В.

Прежде чем обсуждать бессознательное значение сексуальной перверсии и возможных ее элементов, которые могут называться «перверсивной структурой», я хотела бы обозначить клинический концепт такой структуры как противопоставление невротической или психотической. Это представляет некоторую сложность, так как перверсивная организация не обязательно будет происходить «из» или определяться в терминах случаев поведения сексуальных отклонений. Сексуальные отклонения случаются у людей с отличающейся психической структурой и такой же сексуальный акт может иметь абсолютно другое значение и функцию в зависимости от личности. Нельзя сказать, что такая структура включает людей, чьи сексуальные отношения или мастурбация регулярно сопровождаются тем, что может быть названо перверсивной фантазией, так как это абсолютно не специфично и может расцениваться многими, как прерогатива невротика. Напротив, индивидуум, чья сексуальная жизнь выражается в основном через манифест и организованную перверсию обычно отображает очень обедненную фантазийную жизнь. Это может означать, что его внутренний объектный мир позволяет ему воображать сексуальные отношения исключительно с одной точки зрения (Sachs, 1923). В дополнение, его Эго-структура такова, что он обычно чувствует необходимость немедленно воплотить в жизнь то, что он себе представляет. В целом, он имеет небольшую эротическую свободу в действии или фантазии. Мы также не можем включить в категорию стабильной перверсивной организации ни таких пациентов, часто с истерической структурой, которые были вовлечены в случайные гомосексуальные приключения, ни обсессивных анализантов, которые заявляют о перверсивных эпизодах, таких как фетишизм или анальные эротические эксперименты. Все это имеет качественную разницу значения и функции. Эротическое выражение сексуального отклонения является неотъемлемой чертой его психической стабильности, и большая часть его жизни сконцентрирована на этом. Похожее качественное различие нужно сделать для людей, чье Эго и объектные отношения в основном психотические. Такие индивиды иногда ищут гомосексуальные или другие перверсивные отношения в попытке избежать тревоги психотического происхождения или найти какое-то ограничение через этот эротический контакт. Эти факторы тоже могут хорошо подходить к перверсивным отношениям, но они не являются лидирующими элементами.

В конце концов, это не просто определить, что является и что не является перверсией. И, даже, легче определить, что мы подразумеваем под перверсией, чем что мы имеем в виду под первертом. Фрейд ранее обращал внимание на факт, что мы все перверты в глубине души, где спрятаны перверсивно-полиморфные детские части нас. Из этого следует, что действия, которые обычно считаются перверсивными — вуайеризм, фетишизм, эксгибиционизм, интерес ко всему разнообразию возможных эротических зон —  могут формировать часть опыта нормальных любовных отношений. Один фактор, который может характеризовать перверта с этой точки зрения — это то, что у него нет выбора. Его сексуальность полностью компульсивна. Это не его выбор быть перверсивным, и нельзя сказать, что он выбирает форму своей перверсии, не больше чем обсессивный человек выбирает свои навязчивости, или истерический — его головные боли и фобии. Компульсивный элемент отклоняющейся сексуальности также оставляет свой отпечаток на объектных отношениях, сексуальный объект призывается, чтобы выполнить ограниченную четкую и строго контролирующую роль, даже анонимную. Роль партнера часто преуменьшается к частичному объекту, тем не менее, высоко инвестированному и выполняющего магическую функцию. Это может быть также применено к множеству отношений ординарной любви, где в иллюзии нет недостатка. Кроме того, если мы согласны, что психотик часто ищет эротический контакт, как защиту против тревоги, или как опору для его Эго, тогда мы должны добавить, что обычная генитальная гетеросексуальность также содержит важные элементы нарциссического расширения и значительного убеждения против трудностей существования. Существует фантазия самокомпенсации и всемогущества каждой физической близости. Тем не менее, это не исключительный или доминирующий фактор в большинстве случаев. Важны не только сексуальные аспекты взаимоотношений, но и сексуальные взаимоотношения сами по себе играют другую динамическую роль в либидинальной экономике, которая обнаруживается в перверсии или психотической структуре личности.

Не будет никакого упоминания в этой работе об особенности перверсивного характера или других структурах с выраженными подавленными импульсами, которые сравнимы с перверсиями (таких как зависимости или преступность); все эти клинические категории имеют что-то общее с сексуальным отклонением и могут быть другими методами решения таких же базовых бессознательных конфликтов, но в них не достает специфического качества сознательной эротизации защит. Цель этой работы — рассмотреть определенные характерные элементы структуры, которая поддерживается через явную и относительно устойчивую сексуальную перверсию. В частности, внимание будет направлено на отношение перверта, и его действие, к первосцене (этот термин взят для обозначения детского тотального запаса бессознательного знания и персональной мифологии, касающейся человеческих сексуальных отношений, особенно его родителей).

ОСНОВАНИЕ ДЛЯ ЭТОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Я впервые начала интересоваться бессознательным значением сформированной сексуальной перверсии благодаря одному из тех совпадений, которое происходит во всех аналитических практиках: три гомосексуальные женщины проходили у меня анализ в течении одного периода времени. До того, как эти длительные анализы были завершены, у меня было еще два случая. Не смотря на их важные индивидуальные различия, эти женщины показывали поразительную схожесть. Их жестокость и осложненная борьба с ней были так же очевидны, как и неимоверная хрупкость их Эго, которая выражалась в эпизодах деперсонализации, странных телесных состояниях и так далее. Такие эпизоды происходили чаще, когда отношение к женскому сексуальному партнеру испытывалось, как угрожающее. Одна пациентка, например, когда узнала, что ее любовница должна была внезапно оставить ее на три дня, сказала: «Я чувствовала, что комната вращается вокруг меня, когда я читала ее записку; я не могла понять, где я была, и билась головой об стенку, пока я не пришла в себя». В похожей ситуации эта пациентка погасила горящий сигаретный окурок о свою руку, чтобы покончить с чувством потери границ своего тела. В своем жестоком акте она выразила не только свою симбиотическую зависимость от своей подруги, а также ярость и ужас, которые были спровоцированы в ней сепарацией. Эти анализантки показывали схожие интенсивные реакции к мужчинам, но преследовательского характера. Одна всегда носила складной нож, другая прятала в своей сумке большой кухонный нож. Обе утверждали, что они защищают себя от нападений таксистов и т.д. Все эти пациентки переживали периоды интенсивной депрессии, связанные или с неудачами в их любовных отношениях, или в работе. (Все они были вовлечены в профессиональную или творческую работу, и ни у кого не было успеха. Иногда это было причиной поиска аналитической помощи. Никто из них не пришел по причине гомосексуальности.)

В этих клинических картинах, характеризующихся смешением невротических и психотических проявлений, я пришла к выводу, что сексуальные любовные отношения этих анализанток часто были безумным экраном, где партнер должен был вести себя как защитная стена от опасности депрессивных переживаний или потери идентичности; а также как волшебный щит, против вымышленных атак со стороны мужчин. Высокоамбивалентные отношения сами по себе также постоянно были под угрозой. Кроме этих схожестей в структуре Эго и в защитных механизмах, которые использовались для рискованного равновесия, эти пациентки показывали другие невероятные общие черты в том, как они рассказывали о своих родителях. Они все могли бы быть детьми из одной семьи, по крайней мере в ранние годы анализа. Без исключения мать описывалась в идеализированных терминах (ненависть привязанности к этому образу очень сильно проецировалась на отца), она обладала редким физическим или психологическим качеством, или другими почитаемыми талантами и была источником безопасности вплоть до взрослости. Сильная и доминирующая фигура, она, тем не менее, считалась сущностью женственности — женственности, в чувстве которого дочерям было отказано. Отец наоборот, если не полностью отсутствующий, в аналитическом дискурсе был представлен как пассивный или насильственный, необразованный или чрезмерно интеллектуальный и отвлеченный, шумный, жестокий и так далее, или опороченный во многих вариантах. Таким образом складывалась постоянная картина отца, который потерпел неудачу в осуществлении его отцовской функции и мать, которая перевыполнила свою. Я была поражена этим любопытным расщеплением на хорошие и плохие качества вдоль линии сексуального разграничения и пыталась рассортировать мои впечатления относительного внутреннего фантазийного мира и его отношения ко внешнему сексуальному объекту, и таким образом сложились определенные теоретические идеи, касающиеся роли гомосексуальности в поддержании психического равновесия и Эго-идентичности (McDougall, 1964, 1970). Я хотела бы привести цитату заключительных замечаний к одной работе, так как они имеют отношение к образованию перверсий в целом:

«Когда женщина строит свою жизнь вокруг гомосексуальных отношений, она бессознательно стремится сохранить интимную тесную связь с отцовским имаго или интернализированным фаллосом, сам отец декатектирован, как либидинальный объект, которым она символически обладает через идентификацию. В то же время она достигает явной отчужденности от материнского объекта, сознательно идеализированного, но представленного бессознательно как угрожающего, вторгающегося и все запрещающего. Идеализированные аспекты материнского имаго теперь ищутся в женском партнере… С формированием ее патологичной идентификации с отцом юная девушка может более не бояться возвращения к слитым отношениям с матерью, которые приводят к психической смерти. Действительно, теперь она может поверить, что она содержит все, что всецело присуще ее матери. Бессознательно она берет на себя роль материнского фаллоса — но этот фаллос с анальным качеством, которым только мать может управлять и контролировать. Поглощающая любовь к матери и фаллическая привязанность к ней в детстве сопровождается бессознательными желаниями ее смерти с целью приобретения права отделяться от нее. В этот решающий момент, когда девушка решает оставить мать ради женщины, которая станет ее любовницей, она символически кастрирует мать от ее фаллоса-ребенка. Этот момент интенсивного триумфа. Именно другой женщине она теперь будет предлагать себя, как воплощение всего того, что она символически забрала и что, как она верит, необходимо для наполнения или восстановления партнера…

Мы могли бы подвести итоги психической экономики женской гомосексуальности как следующее: попытка сохранить нарциссическое равновесие в условиях постоянной необходимости избегать опасных симбиотических отношений, которых требует материнское имаго, через сохранение бессознательной идентификации с отцом, это является важным элементом в хрупкой структуре. Как бы дорого это не было, эта идентификация помогает защитить индивид от депрессии или от психотических состояний диссоциации, и таким образом способствует сохранению целостности Эго» (McDougall, 1970).

После этой публикации я стала интересоваться тем, что мужская гомосексуальность пациентов показывает во многом схожие базовые структурные особенности, как и женская гомосексуальность, особенно в отношении паттернов имаго и аффективного расщепления объектов в соответствии с их полом; но где гомосексуальная женщина стремится восстановить ее собственную женственность от ее идеализированного женского партнера, гомосексуальный мужчина стремится к идеализированному пенису другого мужчины; опасные деструктивные аспекты родителя того же пола проецируются в каждом случае на противоположный пол. Гомосексуалы обоих полов бессознательно стремятся защититься от примитивных «оральных» или «анальных» материнских прегинитальных фаз и оба отчаянно пытаются сохранить некоторую форму «фаллического барьера» — или через идентификацию (в случае девочки) или через выбор объекта (в случае мальчика) в какой-то внутренней или внешней репрезентации символизирующей отца. Между тем реальный отец неизменно сохраняется беспомощным или считается отсутствующим.

Специфика этой неуравновешенной эдипальной организации и бессознательной структуры личности, к которой он приводит, получили дальнейшее подтверждение в исследовании двух фетишистов и в обсуждении подобных случаев с коллегами. Я стала лучше понимать садистические фантазийные атаки на обоих родителей, особенно на идеализированную мать, и по-прежнему захваченного судьбой имаго отца и роли символического фаллоса в структурировании личности. Эти размышления содержатся в статье, опубликованной в 1968 году, касательно случая фетишиста, который для достижения оргастического удовольствия носил ритуальные одежды и бил себя по ягодицам; в более зрелые годы у него была  женщина — сексуальный партнер, которую он одевал в символическую одежду и хлестал ее (как во многих сексуальных отклонениях, характер эротической связи между партнерами, был более высоко нагруженный, чем роль играемая в партнерстве). Профессиональная жизнь этого анализанта была отмечена теми же трудностями, как и его сексуальная жизнь – она могла осуществляться только с тревогой и с некоторыми ухищрениями и внешними атрибутами. Анализ также ясно показал, что отклоняющая сексуальность может служить маниакальной защитой от депрессивной вины, фактор, который я верю, может присутствовать во всех истинных перверсивных структурах. Эта работа, озаглавленная «анонимный наблюдатель» заключает следующее:

«Фантазии, которые направлены на фаллическую кастрацию отцовского имаго скрывают фантазию о кастрации кормящей матери. Если первое желание, можно сказать, угрожает кастрацией самому человеку, то второе продуцирует тревогу, связанную с депрессией, страхом психической дезинтеграции и смерти.

Эти агрессивно кастрирующие желания с сопровождающими их тревогами, держатся под контролем через компульсивное сексуальное поведение, которое берет на себя характеристики постановки или игры с ригидными правилами, и приводит к форме объектных отношений, доминирующих через те же защитные механизмы: отказ и отрицание, расщепление и проекция, регрессия, маниакальная защита.

Как и в детстве, игра функционирует на службе освоения травматических событий и состояний и позволяет человеку играть в те вещи, которые он может воплотить в жизнь (либидинальные и агрессивные желания); она также позволяет переставлять роли, которые часто принимают формы контроля оргастического ответа партнера, эта «потеря контроля» воспринимается как кастрация партнера или снижение его статуса до беспомощного ребенка. Он играет в фантазии, будучи единственным, кто наслаждается пенисом отца и единственным, кто наслаждается грудью матери; в результате он может обладать и наказывать эти объекты. Таким образом, отчаянная сексуальная игра позволяет восстанавливать в фантазии потерянные объекты, а также эротизировать защиту против запретных желаний.

В случае истории, которая формирует ядро этой статьи, любимый-ненавистный объект (отцовский пенис, материнская грудь) были замаскированы вытеснением на кнут и ягодицы, где они могли контролироваться и кастрироваться и прежде всего привноситься в жизнь снова. Сам акт нападения и контроля над любимыми объектами через их частичные репрезентации, был сам по себе путь доказательства, что они все еще живы, и что сын был защищен от их мести и его собственной вины.

Если этап игры перверта представляет собой жест неповиновения (к отцу, к обществу в целом), это также попытка восстановить этот потерянный внутренний объект. Обманывать и унижать отца — единственная возможность гарантировать, что он существует. В какой бы форме перверсивных действий это не манифестировалось, он всегда стремиться к захвату взгляда обычно «анонимного зрителя», внешнего репрезентанта фаллического образа, третьего измерения. Благодаря этому затененному третьему, хотя и уменьшенному до усеченного внутреннего объекта, или неживому символическому объекту, человек способен сохранить чувство идентичности и отменить постоянный риск депрессии или персекуторной тревоги, во время которой его Эго идентичность находится под угрозой и может быть втянута в психическую пустоту, которая репрезентирована безграничным всемогущим миром матери: психозом. Такова судьба, которой опасается перверт, если он освобождается от связей, которые делают его сексуальную жизнь, а иногда и жизнь в целом, похожей на ходьбу по канату, полную страданий. Так как анонимный зритель может уступить свое место только призраку психической смерти» (McDougall, 1968).

Сегодня я хотела бы предложить некоторые существенные особенности, на которые эта статья по женской гомосексуальности и фетишизму обращает внимание, которые могут быть найдены во всех организованных перверсивных образованиях и могут обеспечить элементы дифференциации между невротической и психотической организациями. Я не хочу, чтобы создалось впечатление, что различные формы сексуальной перверсии находятся без теоретического значения; отношения между фетишизмом и трансвестизмом, например, или связь между фетишистским и садомазохистическим желанием, очевидно и важно для нашего аналитического понимания таких пациентов; то же справедливо для вуайеризма и эксгибиоционизма; и особенно явной есть разница между всеми этими сексуальными выражениями и гомосексуальностью. Очевидно, что гомосексуалист имеет специфическую проблему, которая касается нарциссического образа тела и принуждает к восстановлению его собственного образа через партнера того же пола. В отличие от этого, не гомосексуальный перверт часто показывает так много защит от гомосексуальных желаний, как это делает невротик. Пример этого фетишист, который платил проституткам, чтобы те хлестали его, и оставляли отпечатки на его гениталиях. На одной из сессий он сообщил, что встретил другого клиента того же борделя, который предположил, что у них есть много общего, так как он тоже платил за хлестание по гениталиям, но мальчиками. Мой пациент стал высоко встревоженным и сказал: «Тот мужчина сумасшедший, у нас нет ничего общего, потому что он гомосексуал». Ремарка моего анализанта также подчеркивает тот факт, что все перверсии построены вокруг основных иллюзий, которые не должны быть затронуты, и поднимает вопрос, что считается «реальным» или значительным в этом сексуальном микромире, где отрицание и отказ играют доминирующую роль.

Для этой работы, тем не менее, меня больше волнует вопрос перверта как личности и его бессознательной структуры, чем формы его перверсии. Начиная с эдипальной констелляции и родительских имаго, мы увидели, что мать удерживает идеализированное место в то время, как отец играет очень негативную роль во внутреннем объектном мире. Соучастие и соблазнение относятся к матери, в то время как отец представлен как пустое место или, в любом случае, кем-то неподходящим, чтобы быть выбранным моделью идентификации. Таким образом мы находим ложное расщепление (Meltzer, 1967) необычного вида, в котором мать становится недосягаемым фалличным идеалом, а отец отрицаемым или очерненным объектом. В бессознательных противоположностях к этим мнимым семейным портретам мать ощущается смертельно опасной для ребенка, ненависть и агрессия привязаны к ее образу, который отклонен на другие объекты. За образом очерненного отца, в равной степени, находятся идеализированный отец (роль часто относящаяся к собственному отцу матери или к религиозной фигуре или, собственно, к богу) или более часто — фантазия об идеализированном фаллосе. Это играет важную структурирующую роль в личности, несмотря на ее расщепленные качества (Kurth & Patterson, 1968). Это также представлено в различных видах отклоняющихся сексуальных актов, где постоянно раскрывается попытка достигнуть, удержать, контролировать этот идеализированный родительский фаллос. Это только защитно приписывается матери, которая находится на втором плане своей изначальной фаллической роли, как первый объект желания и дарителя жизни. Это вечная погоня за отцом, за чем-то, что находится между ребенком и всемогущей матерью, привносит в компульсивный характер перверсивную сексуальность. Это также дает психической структуре защиту от психоза и в то же время, обозначает возможную хрупкость перверсивной структуры. То чего не хватает во внутреннем мире — это находится во внешнем объекте или ситуации, так как существует жизненная нехватка или пробел в Эго структуре перверта, и это в свою очередь из-за неудачи в символизации. Эта неудача имеет отношение к значению первосцены и роли отцовского пениса. Стирание определенных ассоциативных связей ведет к ослаблению связи индивида с реальностью, по меньшей мере в этой ограниченной области, и таким образом, приводит к психотическому решению эдипального конфликта и кастрационной тревоги; это в свою очередь эротизируется, таким образом способствуя также неполному разрешению проблем разрядки влечения. (Мы позже вернемся к теме первосцены, которая является центральной в этой работе).

Кроме специфических особенностей в бессознательной эдипальной и доэдипальной организации, перверсия предлагает богатое и интересное изучение развития человеческого желания и различных объектов, через которые это может быть постигнуто. К тому же она предлагает важное поле исследования проблемы человеческой идентичности. Так как перверт по определению показывает нарушение в его сексуальной идентичности, мы могли бы задаться вопросом, какую роль девиантная сексуальность играет в поддержании Эго-идентичности. Lichtenstein (1961) говорит, что одна из главных функций сексуальности, без продолжения рода, — это сохранение чувства идентичности. Я полагаю, что это в равной степени справедливо и для сексуального отклонения. Его постоянный поиск, подтверждение идентичности (чтобы остановить панику, которая сопровождает угрозу потери чувства идентичности) может даже преобладать над либидинальными и агрессивными целями в его ритуальной сексуальной сцене. Таким образом, через сложную систему отречения и вытеснения он будет часто утверждать, что он не перверсный, что он родился гомосексуальным, трансвеститом и т.д., то есть, его сексуальная модель является необходимой частью его идентичности. «Коридон» Андре Жида (1920) является выдающимся примером этого. Перверт часто верит, что у него есть особый секрет, касающийся сексуального желания и может даже утверждать, что он обнаружил истинную тайну. (Мы будем рассматривать бессознательный базис этой тайны позже).  Поддерживаемый в своей особенной сексуальной идентичности он часто презирает «прямой» пол, людей, которые занимаются любовью старым способом — способом презираемого и опороченного отца. Таким образом, как ни парадоксально, гетеросексуал мыслится как лишенный (бессознательно как кастрированный из-за жертвы родительского и социального давления), и представитель кастрированного родительского имаго. Сын обнаружил, как выразился один анализант, «более острое блюдо». (Этот пациент, чьи проблемы были также отражены в алкоголизме, оплате проституткам за мочеиспускание на него, он чувствовал, что другие завидовали его специальному рецепту). Это чувство «быть в курсе», выбранное в обход других простых смертных, чтобы получить тайну богов, отмечено иллюзией инцестуозного ребенка, который считает себя любимчиком своей матери — в ущерб презираемому отцу, который приписывается месту ребенка как исключенного, кастрированного. Но инцестуозный ребенок может продолжить свою иллюзию быть единственным объектом материнского желания при условии, что он соглашается только играть в сексуальность.

ОКОНЧАНИЕ ДЕТСТВА

Некоторые перверты намного больше, чем другие осведомлены о депрессии, которая лежит за этой безумной, ужасной игрой, таким образом будучи ближе к воспоминанию того неизбежного момента разочарования, когда карточный дом инцестуозного обещания рушится. В попытке заполнить внезапную пустоту, которая образовалась в чувстве идентичности, сексуальная игра становится отчаянной попыткой отделаться от ярости и убийственных или суицидальных импульсов. Сексуальная перверсия признает и демонстрирует свою возбужденную либидинальную цель, но рисует завесу молчания над ее более пугающими аспектами. «Извращенный секс» широко отображаемый, как яркое развлечение; «веселый» мир гомосексуальности выставлен на показ во многих барах, но краски и «веселье» только маскируют его депрессивную и часто преследующую составляющую. Так как здесь говорится о том, что этот комплекс сексуальных аномалий построен на руинах разрушенных иллюзий, один вопрос требует прояснения. Если сексуальная перверсия — это ответ на инцестуозное желание и фрустрирующую ярость, которая встречает их невыполнение, это мало что объясняет, так как эти разочарования формируют универсальную травму, неотъемлемую часть человека. Почему эти дети специально помечены для разочарования?

При анализе эти пациенты открывают нам способ, с помощью которого они сплели свою идентичность, особенно в ее сексуальных аспектах, из нитей молчаливых загадок, взятых из родительских бессознательных желаний и конфликтов; они в частности сознательно осведомлены о месте, которое они занимают в глазах их матери. Многие аналитические работы были написаны по этой теме — материнская сопричасность и ее влияние на создание девиантной и СуперЭго модели (Back Gillespie, Stoller, Spreling, Morey Segal, and others). Я хотела бы взять аналог этого и изучить детскую сторону на выходе, в котором формируется половая сексуальность и первосцена переоткрывается. Будучи реакцией на родительские проблемы, тем не менее это все же продукт ребенка, а не матери. Она создана из кусочков детской магии (элементов инфантильной сексуальности) и приспособлена соответствовать детскому желанию (желание уничтожить первосцену и дополнительное желание быть единственным объектом, который заполняет мать). Тем не менее, в самом создании его перверсии ребенок ломает материнские связи и торжествует над интернализированной матерью. В ходе анализа эти пациенты вспоминают достаточно явно открытия их отклоняющегося «решения»: создание их личной эротической драмы. Это, как правило, присваивается латентным годам, или около пубертата, и это часто представляется как «открытие» их настоящей сексуальной натуры. Провоцирующие факторы, которые во многих случаях имеют силу экрана воспоминаний, — это часто семейные события, такие как рождение сиблинга, раскол родительских отношений, или повторный брак. Двое из моих гомосексуальных пациентов заявили, что «открыли» свою сексуальную ориентацию после рождения второго ребенка, когда им было 10-11 лет. Случаи женской гомосексуальности у Фрейда также соответствуют этой схеме. Пациент фетишист и другой пациент со сложными садомазохистскими ритуалами датировали разные элементы их сексуальной системы от времени рождения братьев или сестер — неопровержимое доказательство материнской неверности. Французский писатель Виолетт Ледюк дает точное время своего пробуждения гомосексуальных отношений в ее автобиографической повести «Тереза и Изабель». Незаконнорожденный ребенок, она однажды узнает, что ее мать нашла мужа и следовательно, она должна быть отправлена в школу-интернат. Там она была соблазнена ее подругой Изабель. Ниже приводится вольный перевод:

«Итак, мать вышла замуж! Как долго мы должны оставаться в разлуке? Подумать, все эти годы я рыла землю для нее, продиралась сквозь колючую проволоку, крала картошку с полей… Я говорила, что я ее маленький жених, и она улыбалась. Теперь я никогда не буду ее мужчиной, никогда не буду рабочим завода, который приносит домой зарплату. Мадемуазель замужем! Она разбила все; она имеет все, что нужно — замужняя женщина. Она поставила мужчину между нами. До сих пор нам было достаточно друг друга; мне всегда было тепло в ее постели. Она называла меня своим маленьким парнем. Сядь ко мне на руки, она сказала… но тут мистер. Она хочет дочь и мужа. Моя мать жадная женщина… У нее кто-то есть и я встретила Изабель; у меня есть кто-то; я — Изабеллина; я больше не принадлежу моей матери» (Leduc 1966).

Какое-то жгучее воспоминание неизменно используется для учета финального крушения инцестуозной иллюзии, и это часто откровенное пренебрежение детским незрелым сексуальным существом, соблазненным матерью, которая отрицает любое сексуальное знание со стороны ее потомства. Мать из романа «Случай Портного» почти классическая. «Что? Для твоей маленькой штучки?» – говорит она, когда Портной хочет бандаж для поддержки мужских гениталий в своих спортивных трусах. Как Портной сказал своему аналитику: «Возможно, она сказала это однажды, но этого было достаточно на всю жизнь!». Похожий опыт был с одним из моих пациентов с гомосексуальными проблемами. «Мне было 11, и я проскользнул голый в постель к матери, как я часто это делал. На этот раз она вытолкнула меня жестоко и сказала: «Что ты вообще себе думаешь, что ты делаешь, ты неприличный мальчик. Примерно в то же время мой отец отвел меня в сторону и объяснил, как рождаются дети. Я разрыдался.»

Удивительно узнать, как долго эти дети могли верить, что они маленькие мамины приятели и даже верить, что однажды у них были бы сексуальные отношения с ней. Гнев и недоразумение, на которые эти разочарования вдохновляют, медленно высвобождались как подавленные в анализе; и это только начало. Эти восстановленные травмы являются лишь последним звеном в очень длинной цепи. Привязанный к матери ребенок достигает точки невозврата. Он делает отчаянную попытку освободится через эротические отношения разных типов, но очевидное решение его конфликтов уже предопределено; его сексуальные иллюзии останутся нетронутыми; они просто нашли новые маскировки. Важные ссылки, связанные с сексуальной правдой, искажены или уничтожены в примитивных доэдипальных отношениях, возможно, на этапе грудного кормления. Действительно, это неудивительно узнать, что «кастратор» в перверсивной структуре неизменно мать, а не отец. Она является соблазнителем, который пробуждает желание и в то же время выступает в качестве барьера для его исполнения. Для ее ребенка она портрет перверсивности. Что она хочет? Дети, которые идеализировали образ своей матери, поверили, что в каком-то смысле они были идеальными детьми, центром вселенной, вплоть до фатального откровения, что они не являются ответом на материнское желание. Теперь они больше не знают, ни кто они, ни что удовлетворит ее. Там должен быть где-то «идеальный» фаллос; но совершенно ясно, что он не принадлежит отцу. Он редко признавался объектом сексуального желания матери, поэтому со стороны ребенка есть такое маленькое желание, чтобы обратиться к нему или идентифицироваться с ним. Этот фактор, подкрепляемый сознательными и бессознательными установками на стороне матери, вписывается очень хорошо в желание ребенка верить в миф о кастрированном или несуществующем отце. (Следует отметить, что отец на самом деле отсутствующий или даже мертвый, не обязательно предотвращает формирование ребенком действительного внутреннего фаллического образа, в случае, если отношения с матерью позволяют это). Отцы этих несчастных детей появлялись бы, чтобы также внести свой вклад в их собственную изоляцию, или выявить себя, как тех, кто не в состоянии изменить те аспекты личности, которые отчуждают их от собственных детей. Таким образом, эдипова ревность и кастрационный комплекс становятся дезорганизующим опытом, а не наоборот (т.е. узловая точка для новой и более зрелой реорганизации всей личности). Но дети, которые нас здесь интересуют, не нашли разрешения эдипова конфликта; напротив, был изобретен девиантный путь решения проблемы. Чтобы понять его природу мы должны теперь вернуться к изучению сексуального сценария.

ПЕРВЕРСИВНЫЙ СЦЕНАРИЙ И СЦЕНА СНОВИДЕНИЙ

Что такое бессознательное значение сексуального акта, в котором боль и тревога редко отсутствуют (или в крайнем случае отчаянно отрицаются)? Какую роль играет сексуальный объект в этих партнерских отношениях, которые, чаще чем нет, оторваны от любых любовных взаимоотношений? И какой материал сексуальный девиант использует, чтобы описать его любопытный сценарий? Как Gillispie (1956) отмечал, хотя перверсии и формируются из элементов, составляющих детскую сексуальность, это как клинически, так и теоретически невозможно утверждать (как возможно ранние работы Фрейда по этому вопросу могли бы привести нас к этой мысли), что организованная перверсия — это просто настойчивость взрослой жизни импульсов Оно, которые избежали репрессий. Во многом перверсивная игра сравнима со сновидением. Позвольте мне привести клинический пример: мой пациент просит свою жену надеть ритуальную одежду, которая скрывает ее гениталии, но показывает ее ягодицы; затем он хлещет ее по ягодицам и вид этих отметин приводит его к сексуальной кульминации. Когда он один, пациент может надеть одежду и хлестать себя по ягодицам перед зеркалом, наблюдая с тревогой отметины от хлестания. Эта сцена как в сновидении напоминает пьесу, в которой некоторые жизненно важные связи отсутствуют (и эта атмосфера театральности, общая для многих перверсивных сценариев). Это явное содержание, использующее первичный процесс мышления, превращения в противоположное, смещение символических эквивалентов. Но сам главный актер неизменно перестает что-либо понимать и часто пытается провести вторичную ревизию элементов его действия (как сновидец), в попытке объяснить привлекательность девиантного объекта или девиантной ситуации. В примере, который только что был приведен, анализант вместо того, чтобы подвергать сомнению сексуальное соединение хлыста и пары ягодиц, в котором хлыст может играть роль воображаемого пениса, а ягодицы замещать женские гениталии, объяснил, что у него был особый интерес к хлыстам разных видов, и иногда он даже фотографировал их. Он также объявил очаровательными отношения силы между родителями и детьми и написал много версий истории (классический сценарий фетишиста), в которой пожилая женщина публично высекает свою дочь. Он полировал этот эротический сценарий в течении 20 лет и это то, что он представляет в его сексуальной игре, в которой он берет на себя роль или матери, или дочери, хотя он утверждает, что только зритель. При попытке оправдать элементы его персонального мифа о половом акте, он однажды вдруг сказал: «кстати, я когда-либо говорил вам про мою страсть к изучению научной фантастики?». На этой сессии он смог увидеть, что он не понимал, о чем его сексуальный сценарий в принципе, и что, по всей вероятности, это тоже было произведением научной фантастики.

Другой тип вторичного пересмотра, относительно девиантной цели, а не девиантного объекта, был дан другим анализантом. Он описывал в мельчайших деталях его необходимость платить проституткам за то, чтобы они топтали его гениталии, одев специальные высокие каблуки; за чем он наблюдал в зеркало с тревогой. Он прервал свое описание, чтобы сказать: «Кстати, я надеюсь, вы не думаете, что я мазохист? Вы видите, это доставляет мне большое удовольствие». Тут дело в том, что оба эти пациента признали особую природу их сексуального формирования и чувствовали, что им нужно какое-то оправдание; они не были психотиками. В отличие от этого третий пациент (и это тот случай, когда прошел психотический эпизод во время его анализа) не чувствовал такой необходимости; он наложил свою внутреннюю реальность на мир. В своем первом интервью он сказал: «Я, конечно, гомосексуал. Я ожидаю, что вы знаете, что все мужчины гомосексуалы, но большинству просто не хватает смелости признаться в этом». Я позже сошлюсь на психотическую фазу этого пациента, так как я считаю, что она была подвержена интерпретации, касающейся жизненно важных элементов перверсивной организации, контакт с фаллическим объектом, который удерживал на расстоянии психотическую путаницу.

ТЕМА С ВАРИАЦИЯМИ

Таким образом, перверт пытается убедить себя и других, что он держит в руках секрет сексуального желания; это потом проявляется в его сексуальном формировании. Чем же является его секрет на самом деле? Что его сексуальная игра пытается доказать или достичь в полной мере его ценности в качестве либидинальной разрядки? Секрет может быть сведен к относительно простому предположению, что нет различия между полами. Точнее говоря, его секрет таков: есть перцептивные различия между полами, но они без значения, и прежде всего это различие не является ни причиной, ни условием сексуального желания. Это отрицание высшего порядка и включает отрицание первосцены. Сквозь бесконечность символических перемещений и обрезаний некоторых ассоциативных связей, сексуальное желание обставляется новыми объектами, новыми знаками и целями. Новая первосцена, в которой перверт является автором, заслуживает внимания. Несмотря на то, что декор, актеры и объекты значительно изменяются, тема остается неизменной: это драма кастрации и власти над тревогой, связанной с ней. Является ли это садомазохистическим сценарием, с концентрацией на боли, часто непосредственно направленной на его гениталии или его партнера, или это фетишист, который сводит игру кастрации к битью по ягодицам и телесному стягиванию (важные телесные отметины, которые символизируют кастрацию, но так легко стираются) или это трансвестит, который дает своим гениталиям исчезнуть, когда он  надевает одежду своей матери, чтобы приобрести ее идентичность, или это гомосексуалист с его беспокойным стремлением к получению больше и больше пенисов, которые он волшебным образом поглощает орально или анально, таким образом восстанавливая его собственную фантазийную кастрацию и одновременно кастрируя и восстанавливая партнера путем контроля его оргастического ответа — в каждом случае сюжет один и тот же: кастрация не причиняет боль и, на самом деле, это условие эротического возбуждения и удовольствия. Когда тревога, тем не менее, появляется (а она редко отсутствует), то в свою очередь она эротизируется и становится новым условием сексуального возбуждения. Невозможно отделаться от впечатления, что эти люди напоминают детей, играющих в сексуальность, но игра эта — отчаянная; кастрационная тревога высокой интенсивности должна быть предотвращена посредством сексуальной игры (и у этих лиц, с их относительно хрупкой структурой Эго, любое жизненное раздражение или разочарование подлежит пробуждению неадекватных чувств, которые требуют немедленного разрешения посредством волшебного сексуального акта); в дополнение, изобретенная первосцена должна быть подтверждена. Всегда существует зритель этой сценической игры — роль, которую человек часто будет играть сам, как он наблюдает в зеркало за постановкой его специальной сексуальной сцены. Здесь важная перестановка ролей; ребенок, однажды став жертвой кастрационной тревоги, теперь ее агент, посредник кастрации (как ребенок с игрой в катушку воспроизводит драму сепарации); возбужденный ребенок — однажды беспомощный зритель родительских отношений, или ставший жертвой необычной стимуляции, с которой он не смог бороться, теперь контролер и поставщик возбуждения, его собственного или его партнера. В самом деле многие перверты однозначно заинтересованы в манипулировании сексуальной реакцией других людей. Это довольно важный элемент активного принуждения объекта испытать то, что он (перверт) однажды пассивно терпел, находит свое соответствие в определенных психотических путях обработки отношений, как Hanna Segal (1956) отметила в ее работе «Депрессия и шизофрения», в которой пациент тонко ухитрялся заставить мать чувствовать, как «ребенок испытывает сексуальное возбуждение, жадность, фрустрацию, гнев и вину». В дополнение к этим основным обращениям в противоположное ранних травматических переживаний существует крайне важное отрицание генитальных отношений между родителями. Отцовский пенис, таким образом, не играет роль в материнской сексуальной жизни, вместо этого сексуальное удовольствие приходит к ней через хлестание связывание или, когда кто-то помочился на нее; или через выставление себя, дефекацию или мочеиспускание на отца, избиение его и т.д. Или таким образом нас склоняют поверить в это. К многочисленным вариациям на тему кастрации должен быть добавлен его контрапункт — половые органы родителей не предназначены для дополнения друг друга и взаимное желание не существует. Такова фантазия, которая должна продолжать подтверждаться снова и снова. В своей попытке ничего не знать об отношениях между родителями, то есть в его попытке поддерживать вымышленную интроецированную первосцену, перверт сталкивается с безнадежной борьбой с реальностью. Как попытка восстановить разрушающуюся стену с помощью скотча — каждый день это нужно делать снова и снова. С этой точки зрения его сексуальный акт — форма непрерывного действия навязчивого типа. Перверт создал сексуальную мифологию, истинный смысл которой он более не признает, как текст из которого удалены важные части. (Как мы увидим эти пропущенные части не подавлены, так как это привело бы к возникновению невротических симптомов; вместо этого они разрушены, вернее это похоже на то, как кто-то обрезал телефонные провода, когда услышал плохие новости). Таким образом много перверсивных пациентов жалуются на непонимание человеческой сексуальности. Пациент-вуайерист сказал мне, что он чувствовал себя «как мужчина с марса», когда он услышал, как другие мужчины говорили про их интерес к женщинам. Пациент-фетишист, который интересовался научной фантастикой, вспомнил свое удивление, когда его молодые друзья говорили про секс и девочек, и рассказывали непристойные истории. Он столкнулся с этой несоответствующей ситуацией, так же как он встречал любые неприятные переживания — путем осторожной власти и манипуляций. Он стал школьным экспертом по пикантным историям и придумывал больше историй, которые были более испорчены, чем у других. Его личное удовольствие в контролировании сексуального возбуждение его товарищей было интенсивным, как и его гордость от того, что он ничего не чувствовал.  Как «Мужчине с марса», ему было трудно поверить в чужие сексуальные стремления, и в целом это было отрицание сексуальной реальности со всеми вытекающими последствиями для его собственного сексуального желания и сексуальной идентификации. Этот же пациент также пришел и сказал: «Я чувствую, как будто меня прокляли в детстве. Я никогда не выбирал мою сексуальность, она была брошена на меня заклинанием». Еще на этой же сессии он добавил: «Но не думайте, что я хочу измениться, как вы хорошо знаете, это мои любимые игры» и в этом заключается дилемма перверта. Отказ от ритуализированности, тревожной и высоко обусловленной формы сексуального выражения могло быть эквивалентом кастрации и открыть дверь многим случаям опасных моментов потери Эго-идентичности. Гомосексуальная женщина-пациент сказала недавно: «По крайней мере, когда я с ней, я знаю, что существую. Это было как с моей мамой, когда я была юной. Я существовала только в ее глазах».

Очевидно, что за тревогами фаллической фазы и нарциссическими ранами первосцены лежат глубокие ужасы касающиеся сепарации и индивидуальной идентичности. У всех этих пациентов отец, хоть обычно и присутствует, представлен в виде отсутствия. Этот недостаток во внутреннем репрезентативном мире, сам по себе является глубокой угрозой чувству идентичности. Только перверсивный или мифологический сексуальный акт допускает некоторое иллюзорное восстановление отцовского фаллоса, пусть и в идеализиронных или замаскированных формах; таким образом он выполняет основную функцию в подтверждении сепарационной идентичности и представляет некоторую защиту против подавляющей зависимости от материнского имаго, и столь же опасного желания слиться с ней. Но как эта магическая сексуальная система функционирует? Как этим людям удается уничтожить свое знание о сексуальной реальности и заменять его новым иллюзорным актом? Примитивные механизмы, которые требуются для этого, как это нормально для очень маленьких детей, для взрослых является отличительной чертой психоза. Тем не менее, перверт — не психотик; в чем ему было отказано или отрицалось и не было восстановлено в виде бреда, было в некотором смысле извлечено через форму иллюзии, содержащейся в действии. Существует свидетельство некоторой поломки в способности символизировать и создавать внутренний фантазийный мир, чтобы справиться с невыносимой реальностью; таким образом иллюзия должна быть бесконечно задействована, и это помогает избегать опасности восстановления через бред.

Давайте пересмотрим концепцию Фрейда о развитии сексуального знания у юного ребенка, и серию фантазий через которые это происходит. В первую очередь ребенок считает, что есть только один половой орган — пенис. На более позднем этапе он не может избежать подозрения, что женские гениталии не имеют пенис, с этой точки зрения он отрицает это неприемлемое подозрение. «Там существует пенис. Я его видел». Как Фрейд отмечает, это само по себе утверждение детского подозрения про половые различия. Позже, однако, развитие чувства реальности у ребенка не позволит ему поддерживать мысль, что нет перцепционной разницы между полами, и в этой точке начинается наиболее важная психическая адаптация нежелательной сексуальной реальности — ребенок начинает вырабатывать ряд фантазий, чтобы объяснить это. «У нее нет пениса сейчас, но он вырастет позже… другие женщины не имеют его, но моя мать имеет, или имела, но отец его забрал… или еще он скрыт внутри ее…» и так далее. Это уже не отрицание восприятия внешнего смысла, а что-то гораздо более зрелое и сложное. Другой вид отказа (disavowal). Мы находим здесь отличие описанное в деталях Анной Фрейд (1936) между отрицанием в слове и в действии и отрицанием в фантазии (denial). Фрейд переходит к описанию четвертого этапа, где дети развивают невротическое избегание неприемлемого полового органа, через формирование реакции фобий и т.п., в которой женские гениталии становятся грязными и опасными, или в которой в целом женственность презирается. В любом случае явный материнский пол известен и контринвестирован; он больше не является объектом восхищения, а местом беспокойства, которое временно преграждает путь к желанию. Если тревожные фантазии просто подавлены на этом этапе, ребенок создаст очевидное разрешение его эдипального желания, но дверь открыта для последующих неврозов. В лучшем из всех возможных миров, ребенок, конечно признает в конце концов то, что он хочет, чтобы было правдой, никогда правдой не будет, что секрет сексуального желания лежит в отсутствии пениса у матери, что только отцовский пенис будет всегда завершать его генитальность, и что он будет навсегда отчужден от его первичного сексуального желания и его незаполненных нарциссических желаний. Но чтобы достичь такой основы, нужны двое «достаточно хороших родителей» и у нас есть все основания полагать, что будущий перверт не имел их. Он, кажется, время от времени пытается решить проблемы родителей, а заодно его собственные с его отклоняющимся решением эдипального страдания. Перверсивное решение эдипальных проблем — это не решение вовсе; это тем не менее, эффективный выход из некоторых серьезных доэдипальных конфликтов (Glover, 1933). Перверсивное решение застряло где-то между вторым этапом (отрицание восприятия) и третьим этапом (отрицание через фантазию) Фрейдовской модели развития. Второй этап (там есть пенис, я его видел) это магическое отрицание и может быть разрешено только через создание новой реальности, чтобы заполнить этот пробел с помощью некоторых манипуляций со внешним миром. Этап три (пениса, нет, но…) не разрушает информацию, собранную во внешней реальности, он учитывает ее и аутопластично создает воображаемое внутренние фантазийные способы обращения с болезненным знанием. Отличие невротического и перверсивного решения находится в этой точке. Тем не менее, факторы, которые предрасполагают ребенка иметь дело с сексуальной реальностью, через магическое отрицание, через отрицание половых различий, а не через фантазийную переработку, действительны задолго до этой фазы развития.

Что такое отказ (disavowal)? Этот термин, выбранный для стандартной редакции, чтобы перевести Verleugnung (Freud, 1923, p. 143) кажется выражает более адекватно сильное отрицание реальности через слово и действие; оно подразумевает понятие признания (avowal) с последующим разрушением смысла, через отрезание ассоциативных связей. Оно составляет часть того, что Бион (1962, 1963) обозначил как минус К феномен. Бион пишет:

«До того, как эмоциональное переживание может быть использовано для модели, его смысловые данные должны быть трансформированы в альфа-элементы, чтобы быть сохраненными и доступными для абстракции. В минус К значение абстрагируется, оставляя репрезентацию обнаженной» (Bion, 1962).

В частном рассматриваемом случае (в котором «модель» касается правды про половые различия и сексуальные отношения разрушаются) «обнаженная репрезентация» — это не только материнский пустой пол, но и также значение, которое должно быть присоединено к этому открытию. Ребенок, конечно, приходит к пониманию перцептивной разницы, знания, что его мать не имеет пенис, но это психическое представление приводит немного к другому; оно остается неозначенным. Восприятие женских гениталий не только не способно пробудить фантазию, описанную Фрейдом, т.е. та кастрация могла случиться с маленьким мальчиком или случилась с маленькой девочкой. Это неизбежно пробуждает интуитивное знание, что отсутствующий пенис отмечает место, где реальный пенис входит в свою истинную фаллическую функцию; эта интуиция создает пространство для получения знания, касающегося сексуальных отношений. Таким образом, гениталии матери обеспечивают доказательство в роли отцовского пениса. А об этом ребенок не хочет ничего знать; он предпочитает галлюцинировать пенис, тем самым разрушая признание полового различия, а не признать, что гениталии его родителей различны и дополняют друг друга, что он навсегда исключен из закрытого круга, и что, если его желание сохранится, то он должен столкнуться с угрозой кастрации. Концепция кастрации может рассматриваться, как эквивалент реальности в этом контексте, таким образом принятие этого приводит ребенка к разным фантазиям, которые мы описывали на третьем этапе модели Фрейда. Это все пути борьбы со страхом кастрации и запрета на инцест. Ребенок, который находит перверсивный выход, освещает эти неизбежные реалии, но высокой ценой нападения на части его собственного Эго и, следовательно, отделения себя, в ограниченном пространстве, от внешней реальности. Напротив, он провозглашает: «Это не правда, мой отец не имеет никакого значения ни для меня, ни для моей матери. Я совсем его не боюсь, и кроме того моя мать любит только меня». Таким образом пенис отца теряет символическое значение, и важная часть знаний стирается.

Чувство этого пробела-в-знании и его последствия, возможно, может быть передано следующим сновидением пациента-фетишиста. «Я лежал рядом с женщиной и меня попросили посмотреть на ее ноги. Я смотрел в течении некоторого времени, но не мог понять, что я должен ответить. Это похоже на проблему в логике. Наконец я сказал, что я никогда не найду ответ, потому что я никогда не был хорош в математике». В своих ассоциациях пациент вспомнил его подростковый флирт и когда он первый раз поцеловал девочку. Он был обеспокоен тем, что у него не было реакции; в месте сексуального желания он знал только о небольшом отвращении. Это напоминает сравнение женщин с «холодной бараниной» у Оскара Уайльда по сравнению с притягательностью гомосексуального выбора объекта.

В работе о расщеплении Эго, Фрейд (1940) пишет, по существу, что, встречаясь с пробелом, где должен быть материнский пенис, ребенок может создать или фетиш, или фобию, чтобы заполнить его. Или немного и того и другого (это является узловой точкой для возможной «третьей» структуры, участие обоих невротических или психотических защитных механизмов. Другими словами, Эго расщепляет свои защитные силы в попытке встретиться с правдой сексуального желания и бесполезностью нарциссических требований. Эго отказывается от того, что оно не хочет знать). В зависимости от степени, в которой ребенок не может интернализировать и символизировать реальность, он будет разворачиваться или в сторону психотической организации (отказ — не только от значения полового различия, но также отказ принять и уравновесить сепарацию саму по себе) или еще в сторону девиантной адаптации. Это не обязательно приводит к тому, что решением становится сексуальная перверсия. Многие случаи зависимости, преступности, тяжелых отыгрываний вовне, характерных патологии, показывают сходные психические механизмы (McDougal 1970, Sperling 1968).

Фетишизм — образец всех перверсивных образований, он демонстрирует в типичной манере путь, в котором пробел, оставленный отрицанием или разрушением сексуальной правды, в дальнейшем компенсируется. В некотором смысле — это акт полного просветления. Сначала столкнувшись с фактом сепарационной личности и затем с половым различием и его эдипальными последствиями, будущий перверт не находит достаточно плотной пелены, чтобы размыть очертания невыносимой реальности, как это может сделать невротик. Он может только уничтожить проблему и найти новый ответ сексуальным желаниям. В анализе этих пациентов возникает впечатление, что они были преждевременно подвергнуты сексуальной стимуляции, а затем отвергнуты и дезинформированы, или обеспечены иллюзорным знанием. Можно вспомнить здесь работу Хелманна (1954) про матерей детей с умственной отсталостью, где дети не могли знать некоторых вещей, это их знание было бы непереносимо для их матерей. У ребенка, склонного к перверсивному решению сексуального желания, бессознательное матери играет жизненно важную роль. Хочется предположить, что мать будущего перверта сама отрицает сексуальную реальность и очерняет отцовскую фаллическую функцию. Вполне возможно, что она дает ребенку в дополнение чувство, что он или она фаллическая замена. В историях этих пациентов мы часто обнаруживали, что другая модель мужественности поддерживала ребенка, иногда отец матери, или брат, иногда религиозная фигура, или Бог — единственные фаллические ценные объекты. Тем не менее, это только частичное объяснение сложной психической системы, которая получается в результате, и они не слишком помогают в анализе сексуальных перверсий.

Некоторые факторы, отмеченные Бионом (1967) в отношении психотического формирования и шизофренического мышления кажется мне применимы также к тем детям, которые становятся перверсивными. Ранние объектные отношения и ненависть к реальности клинически наглядны в большинстве случаев. Тревога фаллической кастрации и эдипальная ревность конечные, а не возникающие факторы, поддерживающие перверсивный исход проблем реальности. Тревога возникает, когда отсутствует объект. За травмой отсутствия материнского пениса лежит глобальная тень отсутствующей матери; способы, которыми ребенок помогает или мешает компенсировать этот жизненно важный пробел, лежат в формировании способа, с которым он подойдет к конфликту классической эдипальной фазы. Сепарационная тревога является прототипом кастрационной тревоги и присутствие и отсутствие матери являются факторами, вокруг которых будет возведена ранняя эдипальная структура. Розенфельд (личное сообщение) предположил, что грудной ребенок, возможно уже установил «перверсивное» отношение с соском. Я согласна с этим в широком, метафорическом смысле. Ранняя травма кастрации, которая выражается в форме страха телесного распада и страха потери идентичности, неизменно проявляется в сексуальных перверсиях, но это не является специфичным для них. Когда опыт ранней сепарации был травматичным, то существует еще много возможных исходов, начиная от психоза и психосоматических заболеваний и до аддикций и других патологичных отыгрываний. Решающие мобилизирующие факторы, которые закладывают основу последующего сексуального отклонения, возникают в истинной эдипальной фазе; инфраструктура начинается с груди. Частота психосоматических расстройств (особенно аллергических) проявляется клинически в высокой степени у пациентов со структурированной перверсией, и Sperling (1968) изучил чередование перверсий и соматического выражения у этих анализантов. Это говорит о других ранних «пробелах», где должна была быть фантазия, других областях минус-знания, в которых аффект и неудавшаяся мысль только смогли найти выражение непосредственно через тело, без посредничества достаточно тщательно разработанного фантазийного мира (невроз). Это также точка, в которой формирование перверсии скрывается в психотических формированиях, и где отрицание скрывается в отказе или отмене воспринимающейся правды, которая постулируется Фрейдом, как базовый психотический механизм в случаях человека-волка и Шребера (1911). В поиске понимания психотической гомосексуальности Шребера, связанной с Флеччингом и богом, Фрейд пишет:

«Было бы неправильно сказать, что восприятие, внутренне вытесненное, было спроецировано вовне. Правда скорее в том, что то, что было отменено внутри, возвращается извне.»

Этот фундаментальный, отличающийся механизм, который либо способствует, либо препятствует доступу к правде о мире человеческой реальности, был в частности изучен Бионом в рамках концепта минус К феномена и во Франции Лаканом, который выбрал термин «отбрасывание» (форклюзия), чтобы обозначить этот механизм. Психотику необходимо восстановить в воображаемой форме проецируемое знание, связи с которым были отменены. Перверт делает значительное продвижение к этой позиции в том, что он тоже восстанавливает извне то, что было потеряно, но с помощью иллюзии, которую он контролирует и определяет границы. Он не в заблуждении. Минус-знание о половом различии и первосцена в перверсивном структурировании может уменьшить «влияющую машину» (Тауск, 1919) психотической сексуальности к кнуту, мотку волос, к пенису другого мужчины. Эти крошечные влияющие машины, возможно, являются миниатюрным психозом, но они служат защитой здравомыслию человека. Они также служат защитой объекта (Gillespie, 1956).

Вернемся еще раз к концепции отказа (disavowal). Разрушение ассоциативных связей, которое он предполагает, является жестоким психическим актом и, вероятно, провоцируется в момент интенсивной ярости, которая не находит телесной разрядки, чтобы бороться с ней. Вот сцена из повседневной жизни: маленький мальчик двух с половиной лет слышал много разговоров о появлении ребенка в семье. Однажды он вдруг стучит по животу матери, которая на девятом месяце беременности и кричит: «Это не правда, что мама наполнена как бутылка». Это не просто отрицание, это отказ маленького мальчика от собственного чувства восприятия; последнее решительное усилие разрушить пугающую реальность, где есть что-то, что может стать между ним и его матерью, прямо внутри нее, где он часто хотел бы быть. Он знает, что это ребенок-соперник; он знает также, что это касается отцовского пениса; и он хотел бы разрушить обоих ребенка и пенис в тот момент. Но он защищает своего отца и мать от фантазийного нападения. Вместо этого он отрицает реальность. Конечно, реакция маленького мальчика соответствует возрастной норме. Имеет значение то, что он делает после этого. Какие нити будет он использовать, чтобы залатать ту брешь, полученную от его отказа? Множество путей все еще открыты перед ним, как мы уже видели в обсуждении схемы развития Фрейда концепции сексуальной реальности.

Таким образом перверт, как маленький мальчик, в уничтожении части его восприятия и интуитивного знания, защищает свой объект от разрушительной ненависти. И это тоже должно содержаться в его самоизобретенной первосцене. Объект (партнер, пенис, фетиш) не должен быть разрушен. В зависимости от его внутреннего фантазийного мира, это может приобрести одну из двух возможных форм: он или будет искать, как восстановить объект, или защищать себя от разрушения (параноидный страх) с помощью эротического доминирования над объектом.

Отрывок Джорджа Пейнтера биографии Марселя Пруста отображает тонкое понимание более яростных аспектов гомосексуальности Пруста. В этой главе Пейнтер описывает, как Пруст отдает сначала мебель его умерших родителей, а затем их портреты борделю Альберта, для того чтобы его юные гомосексуальные друзья могли оскорблять этих благородных людей. Перед любимым портретом Пруста, принцессы Хелен де Шиме, они должны были воскликнуть: «Кто эта чертова маленькая шлюха?». Пейнтер продолжает описывать необходимость Пруста смотреть за пытками над предателями и искать юных мужчин, чтобы мучить их, что было частью оргастического ритуала. Пейнтер пишет:

«… поиск жестокости Пруста в этих молодых людях был только в части сознательного стремления к воображаемой красоте силы и аморальности. Он также выполнял символические акты мести за причинённый вред в далеком детстве… Когда ему было только 22 месяца, родился его брат Роберт, и это сделало навсегда невозможным безраздельно владеть любовью матери. Роберта было не в чем винить, и Марсель почти простил своего брата в раннем возрасте; но дьявольская часть его никогда не простила его мать… До сих пор не разрешен нарыв инфантильного взрыва агрессивности, который провоцировался фистулой в течении 44 лет» (Painter, 1965).

Таким образом Пруст, как и многие гомосексуалы, отыгрывал свою месть неверным родителям, которые вопреки всему, во что он хотел бы заставить поверить, и вопреки, особенно тому, во что он хотел бы поверить, имели совместные сексуальные отношения. Предатели, подвергаемые пыткам, являются одним из наиболее сказочных образов отцовского пениса и вечной темы, что кастрация не ранит. Ни он, ни любимые-ненавистные объекты, никогда не разрушаются на самом деле — так долго, как фиктивная первосцена продолжает функционировать. Фетиш (который пришел из французского factice, означающий вымышленный или искусственный), воображаемый фаллический объект, чей психический представитель был серьёзно поврежден во внутреннем объектном мире, должен быть вечно возрождающимся, чтобы быть восстановленным или воссозданным, в перверсивной сексуальной сцене. Кастрировать, унижать и отвергать отца — это тем не менее доказательство его существования.

Таким образом, существует сгущенная первосцена с участием трех человек в каждом перверсивном акте; это в свою очередь зависит от индивидуальной способности символически использовать внешний объект; заполнять внутренний пробел, где произошла символическая неудача; форклюзия или минус-знание. Ханна Сегал (1956) утверждает, что способность ребенка символизировать может быть использована для борьбы с ранними неразрешенными конфликтами, символизируя их; и мне кажется, что перверт пытается решить различные проблемы разных слоев психической жизни через магические и символические аспекты его сексуального акта. Неудача в использовании того, что можно было назвать символической игрой, может наоборот привести к психотическому разрешению. Например, трансвестит, который хочет слиться с идентичностью матери, будет играть в того, кто в ее коже, одеваясь в женскую одежду, он затем будет отыгрывать фантазию привлечения к себе фаллического отца, тем самым выполняя символически двойное желание. Напротив этого, мужчина (чей случай стал заголовком газеты), который убил свою девушку, чтобы носить ее кожу с эротической целью, был психотиком, не перверсивным. Тоже можно сказать о транссексуалах, которые проходят физическую кастрацию, чтобы избежать тревоги и быть в состоянии принять гомосексуальное решение. Столкнувшись с отсутствием интернализированного фаллоса (кроме всемогущей ранней матери) ребенок должен быть способным найти какой-нибудь внешний символический отцовский объект, чтобы не допустить его слияния с безграничной оральной вселенной, где самость и объект — единое целое. Кажется, что это то, что Хан (1969) выражает, когда пишет:

«Одним из достижений коллажа внутренних объектов психической реальности перверта является то, что он позволяет ему или ей установить парадокс во внутренней реальности, который защищает его от собственного полного потрясения навязчивым вездесущим материнским бессознательным в его детском опыте.»

Он продолжает, следуя Винникоту, что воплощение сексуальной фантазии в реальной персоне может защитить индивида от суицида. Используя метафору Хана про коллаж объектов как несопоставимых аспектов материнского и отцовского имаго, я бы предположила, что когда определенные жизненно важные отцовские частицы этого коллажа отклеиваются, то дверь открывается для суицида или психотической диссоциации.

Таким же образом, внезапный переход в сознательное того, что представлялось умерщвленным, или принудительно отброшенным, может быть опасно-разрушительным. Я бы хотела процитировать инцидент в анализе гомосексуального пациента в этом отношении. Его обычный сексуальный паттерн был собиранием большого количества разных партнеров-мужчин для орального секса, всегда будучи убежденным, что однажды он найдет того, кого он действительно полюбит. Он сообщил на одной сессии, что поиск предыдущей ночью принес ему ужасный опыт. Он пришел домой с мужчиной, который был гораздо старше его, который был необычным и к его удивлению он обнаружил, что становится более заинтересованным в мужчине, чем в его пенисе. Он был панически поражен и искал предлог, чтобы уйти. Так как он всегда убеждал себя, что он влюблен в своего случайного спутника, он не хотел обнаруживать, что они существуют как люди, а не только как пенисы. Следуя его ассоциациям по поводу старшего мужчины в соответствии с его текущим отцовским переносом в аналитической ситуации, я смогла показать ему, что это было необходимо, чтобы избежать заинтересованности в его партнерах, чтобы не знать, что один пенис, которым он стремиться обладать, был отцовский. Он желал быть накормленным и усиленным отцовским пенисом, но он хотел, чтобы его отец страдал от кастрации, которая это предполагает. Следуя сессии, он резко прекратил все свои гомосексуальные приключения и вступил в отношения с женщиной старше, чем он — но он обнаружил, что всякий раз, как они питались вместе, он становился чудовищно отекшим. Он показал эти воображаемые отеки всем своим друзьям и мне. В то же время он жаловался, что его спальня была наполнена призраками. Все были встревожены. Существует множество возможных интерпретаций этого инцидента: во-первых, устранение его отрицания, касающегося отца и его отношений с матерью, принесли невыносимое затопление болезненным аффектом; в дополнение может показаться, что он резко реинтроицировал серию отщепленных образов отцовского пениса, который разыгрывался в его гомосексуальной деятельности (и те теперь вернулись как призраки); наконец, в отказе от последних остатков своего иллюзорного восстановления «идеального фаллоса», он слился полностью с материнской фигурой, поглощая ее! Я оставлю в стороне фантазии о беременности, которые в дальнейшем были проработаны и которые исчезли, когда пациент решил вернуться к реальному пенису еще раз. Я надеюсь эта виньетка может олицетворять тему этой работы: переизобретенная первосцена, привилегированная форма маниакальной защиты, является предпочтительной по сравнению с безумием.