Перевод статьи Дж. МакДугалл «Первосцена и сексуальные перверсии» (1972 г). Источник: McDougall, J. (1972). Primal Scene and Sexual Perversion. Int. J. Psycho-Anal., 53:371-384.

Перевод Евграшина М.В.

Прежде чем обсуждать бессознательное значение сексуальной перверсии и возможных ее элементов, которые могут называться «перверсивной структурой», я хотела бы обозначить клинический концепт такой структуры как противопоставление невротической или психотической. Это представляет некоторую сложность, так как перверсивная организация не обязательно будет происходить «из» или определяться в терминах случаев поведения сексуальных отклонений. Сексуальные отклонения случаются у людей с отличающейся психической структурой и такой же сексуальный акт может иметь абсолютно другое значение и функцию в зависимости от личности. Нельзя сказать, что такая структура включает людей, чьи сексуальные отношения или мастурбация регулярно сопровождаются тем, что может быть названо перверсивной фантазией, так как это абсолютно не специфично и может расцениваться многими, как прерогатива невротика. Напротив, индивидуум, чья сексуальная жизнь выражается в основном через манифест и организованную перверсию обычно отображает очень обедненную фантазийную жизнь. Это может означать, что его внутренний объектный мир позволяет ему воображать сексуальные отношения исключительно с одной точки зрения (Sachs, 1923). В дополнение, его Эго-структура такова, что он обычно чувствует необходимость немедленно воплотить в жизнь то, что он себе представляет. В целом, он имеет небольшую эротическую свободу в действии или фантазии. Мы также не можем включить в категорию стабильной перверсивной организации ни таких пациентов, часто с истерической структурой, которые были вовлечены в случайные гомосексуальные приключения, ни обсессивных анализантов, которые заявляют о перверсивных эпизодах, таких как фетишизм или анальные эротические эксперименты. Все это имеет качественную разницу значения и функции. Эротическое выражение сексуального отклонения является неотъемлемой чертой его психической стабильности, и большая часть его жизни сконцентрирована на этом. Похожее качественное различие нужно сделать для людей, чье Эго и объектные отношения в основном психотические. Такие индивиды иногда ищут гомосексуальные или другие перверсивные отношения в попытке избежать тревоги психотического происхождения или найти какое-то ограничение через этот эротический контакт. Эти факторы тоже могут хорошо подходить к перверсивным отношениям, но они не являются лидирующими элементами.

В конце концов, это не просто определить, что является и что не является перверсией. И, даже, легче определить, что мы подразумеваем под перверсией, чем что мы имеем в виду под первертом. Фрейд ранее обращал внимание на факт, что мы все перверты в глубине души, где спрятаны перверсивно-полиморфные детские части нас. Из этого следует, что действия, которые обычно считаются перверсивными — вуайеризм, фетишизм, эксгибиционизм, интерес ко всему разнообразию возможных эротических зон —  могут формировать часть опыта нормальных любовных отношений. Один фактор, который может характеризовать перверта с этой точки зрения — это то, что у него нет выбора. Его сексуальность полностью компульсивна. Это не его выбор быть перверсивным, и нельзя сказать, что он выбирает форму своей перверсии, не больше чем обсессивный человек выбирает свои навязчивости, или истерический — его головные боли и фобии. Компульсивный элемент отклоняющейся сексуальности также оставляет свой отпечаток на объектных отношениях, сексуальный объект призывается, чтобы выполнить ограниченную четкую и строго контролирующую роль, даже анонимную. Роль партнера часто преуменьшается к частичному объекту, тем не менее, высоко инвестированному и выполняющего магическую функцию. Это может быть также применено к множеству отношений ординарной любви, где в иллюзии нет недостатка. Кроме того, если мы согласны, что психотик часто ищет эротический контакт, как защиту против тревоги, или как опору для его Эго, тогда мы должны добавить, что обычная генитальная гетеросексуальность также содержит важные элементы нарциссического расширения и значительного убеждения против трудностей существования. Существует фантазия самокомпенсации и всемогущества каждой физической близости. Тем не менее, это не исключительный или доминирующий фактор в большинстве случаев. Важны не только сексуальные аспекты взаимоотношений, но и сексуальные взаимоотношения сами по себе играют другую динамическую роль в либидинальной экономике, которая обнаруживается в перверсии или психотической структуре личности.

Не будет никакого упоминания в этой работе об особенности перверсивного характера или других структурах с выраженными подавленными импульсами, которые сравнимы с перверсиями (таких как зависимости или преступность); все эти клинические категории имеют что-то общее с сексуальным отклонением и могут быть другими методами решения таких же базовых бессознательных конфликтов, но в них не достает специфического качества сознательной эротизации защит. Цель этой работы — рассмотреть определенные характерные элементы структуры, которая поддерживается через явную и относительно устойчивую сексуальную перверсию. В частности, внимание будет направлено на отношение перверта, и его действие, к первосцене (этот термин взят для обозначения детского тотального запаса бессознательного знания и персональной мифологии, касающейся человеческих сексуальных отношений, особенно его родителей).

ОСНОВАНИЕ ДЛЯ ЭТОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Я впервые начала интересоваться бессознательным значением сформированной сексуальной перверсии благодаря одному из тех совпадений, которое происходит во всех аналитических практиках: три гомосексуальные женщины проходили у меня анализ в течении одного периода времени. До того, как эти длительные анализы были завершены, у меня было еще два случая. Не смотря на их важные индивидуальные различия, эти женщины показывали поразительную схожесть. Их жестокость и осложненная борьба с ней были так же очевидны, как и неимоверная хрупкость их Эго, которая выражалась в эпизодах деперсонализации, странных телесных состояниях и так далее. Такие эпизоды происходили чаще, когда отношение к женскому сексуальному партнеру испытывалось, как угрожающее. Одна пациентка, например, когда узнала, что ее любовница должна была внезапно оставить ее на три дня, сказала: «Я чувствовала, что комната вращается вокруг меня, когда я читала ее записку; я не могла понять, где я была, и билась головой об стенку, пока я не пришла в себя». В похожей ситуации эта пациентка погасила горящий сигаретный окурок о свою руку, чтобы покончить с чувством потери границ своего тела. В своем жестоком акте она выразила не только свою симбиотическую зависимость от своей подруги, а также ярость и ужас, которые были спровоцированы в ней сепарацией. Эти анализантки показывали схожие интенсивные реакции к мужчинам, но преследовательского характера. Одна всегда носила складной нож, другая прятала в своей сумке большой кухонный нож. Обе утверждали, что они защищают себя от нападений таксистов и т.д. Все эти пациентки переживали периоды интенсивной депрессии, связанные или с неудачами в их любовных отношениях, или в работе. (Все они были вовлечены в профессиональную или творческую работу, и ни у кого не было успеха. Иногда это было причиной поиска аналитической помощи. Никто из них не пришел по причине гомосексуальности.)

В этих клинических картинах, характеризующихся смешением невротических и психотических проявлений, я пришла к выводу, что сексуальные любовные отношения этих анализанток часто были безумным экраном, где партнер должен был вести себя как защитная стена от опасности депрессивных переживаний или потери идентичности; а также как волшебный щит, против вымышленных атак со стороны мужчин. Высокоамбивалентные отношения сами по себе также постоянно были под угрозой. Кроме этих схожестей в структуре Эго и в защитных механизмах, которые использовались для рискованного равновесия, эти пациентки показывали другие невероятные общие черты в том, как они рассказывали о своих родителях. Они все могли бы быть детьми из одной семьи, по крайней мере в ранние годы анализа. Без исключения мать описывалась в идеализированных терминах (ненависть привязанности к этому образу очень сильно проецировалась на отца), она обладала редким физическим или психологическим качеством, или другими почитаемыми талантами и была источником безопасности вплоть до взрослости. Сильная и доминирующая фигура, она, тем не менее, считалась сущностью женственности — женственности, в чувстве которого дочерям было отказано. Отец наоборот, если не полностью отсутствующий, в аналитическом дискурсе был представлен как пассивный или насильственный, необразованный или чрезмерно интеллектуальный и отвлеченный, шумный, жестокий и так далее, или опороченный во многих вариантах. Таким образом складывалась постоянная картина отца, который потерпел неудачу в осуществлении его отцовской функции и мать, которая перевыполнила свою. Я была поражена этим любопытным расщеплением на хорошие и плохие качества вдоль линии сексуального разграничения и пыталась рассортировать мои впечатления относительного внутреннего фантазийного мира и его отношения ко внешнему сексуальному объекту, и таким образом сложились определенные теоретические идеи, касающиеся роли гомосексуальности в поддержании психического равновесия и Эго-идентичности (McDougall, 1964, 1970). Я хотела бы привести цитату заключительных замечаний к одной работе, так как они имеют отношение к образованию перверсий в целом:

«Когда женщина строит свою жизнь вокруг гомосексуальных отношений, она бессознательно стремится сохранить интимную тесную связь с отцовским имаго или интернализированным фаллосом, сам отец декатектирован, как либидинальный объект, которым она символически обладает через идентификацию. В то же время она достигает явной отчужденности от материнского объекта, сознательно идеализированного, но представленного бессознательно как угрожающего, вторгающегося и все запрещающего. Идеализированные аспекты материнского имаго теперь ищутся в женском партнере… С формированием ее патологичной идентификации с отцом юная девушка может более не бояться возвращения к слитым отношениям с матерью, которые приводят к психической смерти. Действительно, теперь она может поверить, что она содержит все, что всецело присуще ее матери. Бессознательно она берет на себя роль материнского фаллоса — но этот фаллос с анальным качеством, которым только мать может управлять и контролировать. Поглощающая любовь к матери и фаллическая привязанность к ней в детстве сопровождается бессознательными желаниями ее смерти с целью приобретения права отделяться от нее. В этот решающий момент, когда девушка решает оставить мать ради женщины, которая станет ее любовницей, она символически кастрирует мать от ее фаллоса-ребенка. Этот момент интенсивного триумфа. Именно другой женщине она теперь будет предлагать себя, как воплощение всего того, что она символически забрала и что, как она верит, необходимо для наполнения или восстановления партнера…

Мы могли бы подвести итоги психической экономики женской гомосексуальности как следующее: попытка сохранить нарциссическое равновесие в условиях постоянной необходимости избегать опасных симбиотических отношений, которых требует материнское имаго, через сохранение бессознательной идентификации с отцом, это является важным элементом в хрупкой структуре. Как бы дорого это не было, эта идентификация помогает защитить индивид от депрессии или от психотических состояний диссоциации, и таким образом способствует сохранению целостности Эго» (McDougall, 1970).

После этой публикации я стала интересоваться тем, что мужская гомосексуальность пациентов показывает во многом схожие базовые структурные особенности, как и женская гомосексуальность, особенно в отношении паттернов имаго и аффективного расщепления объектов в соответствии с их полом; но где гомосексуальная женщина стремится восстановить ее собственную женственность от ее идеализированного женского партнера, гомосексуальный мужчина стремится к идеализированному пенису другого мужчины; опасные деструктивные аспекты родителя того же пола проецируются в каждом случае на противоположный пол. Гомосексуалы обоих полов бессознательно стремятся защититься от примитивных «оральных» или «анальных» материнских прегинитальных фаз и оба отчаянно пытаются сохранить некоторую форму «фаллического барьера» — или через идентификацию (в случае девочки) или через выбор объекта (в случае мальчика) в какой-то внутренней или внешней репрезентации символизирующей отца. Между тем реальный отец неизменно сохраняется беспомощным или считается отсутствующим.

Специфика этой неуравновешенной эдипальной организации и бессознательной структуры личности, к которой он приводит, получили дальнейшее подтверждение в исследовании двух фетишистов и в обсуждении подобных случаев с коллегами. Я стала лучше понимать садистические фантазийные атаки на обоих родителей, особенно на идеализированную мать, и по-прежнему захваченного судьбой имаго отца и роли символического фаллоса в структурировании личности. Эти размышления содержатся в статье, опубликованной в 1968 году, касательно случая фетишиста, который для достижения оргастического удовольствия носил ритуальные одежды и бил себя по ягодицам; в более зрелые годы у него была  женщина — сексуальный партнер, которую он одевал в символическую одежду и хлестал ее (как во многих сексуальных отклонениях, характер эротической связи между партнерами, был более высоко нагруженный, чем роль играемая в партнерстве). Профессиональная жизнь этого анализанта была отмечена теми же трудностями, как и его сексуальная жизнь – она могла осуществляться только с тревогой и с некоторыми ухищрениями и внешними атрибутами. Анализ также ясно показал, что отклоняющая сексуальность может служить маниакальной защитой от депрессивной вины, фактор, который я верю, может присутствовать во всех истинных перверсивных структурах. Эта работа, озаглавленная «анонимный наблюдатель» заключает следующее:

«Фантазии, которые направлены на фаллическую кастрацию отцовского имаго скрывают фантазию о кастрации кормящей матери. Если первое желание, можно сказать, угрожает кастрацией самому человеку, то второе продуцирует тревогу, связанную с депрессией, страхом психической дезинтеграции и смерти.

Эти агрессивно кастрирующие желания с сопровождающими их тревогами, держатся под контролем через компульсивное сексуальное поведение, которое берет на себя характеристики постановки или игры с ригидными правилами, и приводит к форме объектных отношений, доминирующих через те же защитные механизмы: отказ и отрицание, расщепление и проекция, регрессия, маниакальная защита.

Как и в детстве, игра функционирует на службе освоения травматических событий и состояний и позволяет человеку играть в те вещи, которые он может воплотить в жизнь (либидинальные и агрессивные желания); она также позволяет переставлять роли, которые часто принимают формы контроля оргастического ответа партнера, эта «потеря контроля» воспринимается как кастрация партнера или снижение его статуса до беспомощного ребенка. Он играет в фантазии, будучи единственным, кто наслаждается пенисом отца и единственным, кто наслаждается грудью матери; в результате он может обладать и наказывать эти объекты. Таким образом, отчаянная сексуальная игра позволяет восстанавливать в фантазии потерянные объекты, а также эротизировать защиту против запретных желаний.

В случае истории, которая формирует ядро этой статьи, любимый-ненавистный объект (отцовский пенис, материнская грудь) были замаскированы вытеснением на кнут и ягодицы, где они могли контролироваться и кастрироваться и прежде всего привноситься в жизнь снова. Сам акт нападения и контроля над любимыми объектами через их частичные репрезентации, был сам по себе путь доказательства, что они все еще живы, и что сын был защищен от их мести и его собственной вины.

Если этап игры перверта представляет собой жест неповиновения (к отцу, к обществу в целом), это также попытка восстановить этот потерянный внутренний объект. Обманывать и унижать отца — единственная возможность гарантировать, что он существует. В какой бы форме перверсивных действий это не манифестировалось, он всегда стремиться к захвату взгляда обычно «анонимного зрителя», внешнего репрезентанта фаллического образа, третьего измерения. Благодаря этому затененному третьему, хотя и уменьшенному до усеченного внутреннего объекта, или неживому символическому объекту, человек способен сохранить чувство идентичности и отменить постоянный риск депрессии или персекуторной тревоги, во время которой его Эго идентичность находится под угрозой и может быть втянута в психическую пустоту, которая репрезентирована безграничным всемогущим миром матери: психозом. Такова судьба, которой опасается перверт, если он освобождается от связей, которые делают его сексуальную жизнь, а иногда и жизнь в целом, похожей на ходьбу по канату, полную страданий. Так как анонимный зритель может уступить свое место только призраку психической смерти» (McDougall, 1968).

Сегодня я хотела бы предложить некоторые существенные особенности, на которые эта статья по женской гомосексуальности и фетишизму обращает внимание, которые могут быть найдены во всех организованных перверсивных образованиях и могут обеспечить элементы дифференциации между невротической и психотической организациями. Я не хочу, чтобы создалось впечатление, что различные формы сексуальной перверсии находятся без теоретического значения; отношения между фетишизмом и трансвестизмом, например, или связь между фетишистским и садомазохистическим желанием, очевидно и важно для нашего аналитического понимания таких пациентов; то же справедливо для вуайеризма и эксгибиоционизма; и особенно явной есть разница между всеми этими сексуальными выражениями и гомосексуальностью. Очевидно, что гомосексуалист имеет специфическую проблему, которая касается нарциссического образа тела и принуждает к восстановлению его собственного образа через партнера того же пола. В отличие от этого, не гомосексуальный перверт часто показывает так много защит от гомосексуальных желаний, как это делает невротик. Пример этого фетишист, который платил проституткам, чтобы те хлестали его, и оставляли отпечатки на его гениталиях. На одной из сессий он сообщил, что встретил другого клиента того же борделя, который предположил, что у них есть много общего, так как он тоже платил за хлестание по гениталиям, но мальчиками. Мой пациент стал высоко встревоженным и сказал: «Тот мужчина сумасшедший, у нас нет ничего общего, потому что он гомосексуал». Ремарка моего анализанта также подчеркивает тот факт, что все перверсии построены вокруг основных иллюзий, которые не должны быть затронуты, и поднимает вопрос, что считается «реальным» или значительным в этом сексуальном микромире, где отрицание и отказ играют доминирующую роль.

Для этой работы, тем не менее, меня больше волнует вопрос перверта как личности и его бессознательной структуры, чем формы его перверсии. Начиная с эдипальной констелляции и родительских имаго, мы увидели, что мать удерживает идеализированное место в то время, как отец играет очень негативную роль во внутреннем объектном мире. Соучастие и соблазнение относятся к матери, в то время как отец представлен как пустое место или, в любом случае, кем-то неподходящим, чтобы быть выбранным моделью идентификации. Таким образом мы находим ложное расщепление (Meltzer, 1967) необычного вида, в котором мать становится недосягаемым фалличным идеалом, а отец отрицаемым или очерненным объектом. В бессознательных противоположностях к этим мнимым семейным портретам мать ощущается смертельно опасной для ребенка, ненависть и агрессия привязаны к ее образу, который отклонен на другие объекты. За образом очерненного отца, в равной степени, находятся идеализированный отец (роль часто относящаяся к собственному отцу матери или к религиозной фигуре или, собственно, к богу) или более часто — фантазия об идеализированном фаллосе. Это играет важную структурирующую роль в личности, несмотря на ее расщепленные качества (Kurth & Patterson, 1968). Это также представлено в различных видах отклоняющихся сексуальных актов, где постоянно раскрывается попытка достигнуть, удержать, контролировать этот идеализированный родительский фаллос. Это только защитно приписывается матери, которая находится на втором плане своей изначальной фаллической роли, как первый объект желания и дарителя жизни. Это вечная погоня за отцом, за чем-то, что находится между ребенком и всемогущей матерью, привносит в компульсивный характер перверсивную сексуальность. Это также дает психической структуре защиту от психоза и в то же время, обозначает возможную хрупкость перверсивной структуры. То чего не хватает во внутреннем мире — это находится во внешнем объекте или ситуации, так как существует жизненная нехватка или пробел в Эго структуре перверта, и это в свою очередь из-за неудачи в символизации. Эта неудача имеет отношение к значению первосцены и роли отцовского пениса. Стирание определенных ассоциативных связей ведет к ослаблению связи индивида с реальностью, по меньшей мере в этой ограниченной области, и таким образом, приводит к психотическому решению эдипального конфликта и кастрационной тревоги; это в свою очередь эротизируется, таким образом способствуя также неполному разрешению проблем разрядки влечения. (Мы позже вернемся к теме первосцены, которая является центральной в этой работе).

Кроме специфических особенностей в бессознательной эдипальной и доэдипальной организации, перверсия предлагает богатое и интересное изучение развития человеческого желания и различных объектов, через которые это может быть постигнуто. К тому же она предлагает важное поле исследования проблемы человеческой идентичности. Так как перверт по определению показывает нарушение в его сексуальной идентичности, мы могли бы задаться вопросом, какую роль девиантная сексуальность играет в поддержании Эго-идентичности. Lichtenstein (1961) говорит, что одна из главных функций сексуальности, без продолжения рода, — это сохранение чувства идентичности. Я полагаю, что это в равной степени справедливо и для сексуального отклонения. Его постоянный поиск, подтверждение идентичности (чтобы остановить панику, которая сопровождает угрозу потери чувства идентичности) может даже преобладать над либидинальными и агрессивными целями в его ритуальной сексуальной сцене. Таким образом, через сложную систему отречения и вытеснения он будет часто утверждать, что он не перверсный, что он родился гомосексуальным, трансвеститом и т.д., то есть, его сексуальная модель является необходимой частью его идентичности. «Коридон» Андре Жида (1920) является выдающимся примером этого. Перверт часто верит, что у него есть особый секрет, касающийся сексуального желания и может даже утверждать, что он обнаружил истинную тайну. (Мы будем рассматривать бессознательный базис этой тайны позже).  Поддерживаемый в своей особенной сексуальной идентичности он часто презирает «прямой» пол, людей, которые занимаются любовью старым способом — способом презираемого и опороченного отца. Таким образом, как ни парадоксально, гетеросексуал мыслится как лишенный (бессознательно как кастрированный из-за жертвы родительского и социального давления), и представитель кастрированного родительского имаго. Сын обнаружил, как выразился один анализант, «более острое блюдо». (Этот пациент, чьи проблемы были также отражены в алкоголизме, оплате проституткам за мочеиспускание на него, он чувствовал, что другие завидовали его специальному рецепту). Это чувство «быть в курсе», выбранное в обход других простых смертных, чтобы получить тайну богов, отмечено иллюзией инцестуозного ребенка, который считает себя любимчиком своей матери — в ущерб презираемому отцу, который приписывается месту ребенка как исключенного, кастрированного. Но инцестуозный ребенок может продолжить свою иллюзию быть единственным объектом материнского желания при условии, что он соглашается только играть в сексуальность.

ОКОНЧАНИЕ ДЕТСТВА

Некоторые перверты намного больше, чем другие осведомлены о депрессии, которая лежит за этой безумной, ужасной игрой, таким образом будучи ближе к воспоминанию того неизбежного момента разочарования, когда карточный дом инцестуозного обещания рушится. В попытке заполнить внезапную пустоту, которая образовалась в чувстве идентичности, сексуальная игра становится отчаянной попыткой отделаться от ярости и убийственных или суицидальных импульсов. Сексуальная перверсия признает и демонстрирует свою возбужденную либидинальную цель, но рисует завесу молчания над ее более пугающими аспектами. «Извращенный секс» широко отображаемый, как яркое развлечение; «веселый» мир гомосексуальности выставлен на показ во многих барах, но краски и «веселье» только маскируют его депрессивную и часто преследующую составляющую. Так как здесь говорится о том, что этот комплекс сексуальных аномалий построен на руинах разрушенных иллюзий, один вопрос требует прояснения. Если сексуальная перверсия — это ответ на инцестуозное желание и фрустрирующую ярость, которая встречает их невыполнение, это мало что объясняет, так как эти разочарования формируют универсальную травму, неотъемлемую часть человека. Почему эти дети специально помечены для разочарования?

При анализе эти пациенты открывают нам способ, с помощью которого они сплели свою идентичность, особенно в ее сексуальных аспектах, из нитей молчаливых загадок, взятых из родительских бессознательных желаний и конфликтов; они в частности сознательно осведомлены о месте, которое они занимают в глазах их матери. Многие аналитические работы были написаны по этой теме — материнская сопричасность и ее влияние на создание девиантной и СуперЭго модели (Back Gillespie, Stoller, Spreling, Morey Segal, and others). Я хотела бы взять аналог этого и изучить детскую сторону на выходе, в котором формируется половая сексуальность и первосцена переоткрывается. Будучи реакцией на родительские проблемы, тем не менее это все же продукт ребенка, а не матери. Она создана из кусочков детской магии (элементов инфантильной сексуальности) и приспособлена соответствовать детскому желанию (желание уничтожить первосцену и дополнительное желание быть единственным объектом, который заполняет мать). Тем не менее, в самом создании его перверсии ребенок ломает материнские связи и торжествует над интернализированной матерью. В ходе анализа эти пациенты вспоминают достаточно явно открытия их отклоняющегося «решения»: создание их личной эротической драмы. Это, как правило, присваивается латентным годам, или около пубертата, и это часто представляется как «открытие» их настоящей сексуальной натуры. Провоцирующие факторы, которые во многих случаях имеют силу экрана воспоминаний, — это часто семейные события, такие как рождение сиблинга, раскол родительских отношений, или повторный брак. Двое из моих гомосексуальных пациентов заявили, что «открыли» свою сексуальную ориентацию после рождения второго ребенка, когда им было 10-11 лет. Случаи женской гомосексуальности у Фрейда также соответствуют этой схеме. Пациент фетишист и другой пациент со сложными садомазохистскими ритуалами датировали разные элементы их сексуальной системы от времени рождения братьев или сестер — неопровержимое доказательство материнской неверности. Французский писатель Виолетт Ледюк дает точное время своего пробуждения гомосексуальных отношений в ее автобиографической повести «Тереза и Изабель». Незаконнорожденный ребенок, она однажды узнает, что ее мать нашла мужа и следовательно, она должна быть отправлена в школу-интернат. Там она была соблазнена ее подругой Изабель. Ниже приводится вольный перевод:

«Итак, мать вышла замуж! Как долго мы должны оставаться в разлуке? Подумать, все эти годы я рыла землю для нее, продиралась сквозь колючую проволоку, крала картошку с полей… Я говорила, что я ее маленький жених, и она улыбалась. Теперь я никогда не буду ее мужчиной, никогда не буду рабочим завода, который приносит домой зарплату. Мадемуазель замужем! Она разбила все; она имеет все, что нужно — замужняя женщина. Она поставила мужчину между нами. До сих пор нам было достаточно друг друга; мне всегда было тепло в ее постели. Она называла меня своим маленьким парнем. Сядь ко мне на руки, она сказала… но тут мистер. Она хочет дочь и мужа. Моя мать жадная женщина… У нее кто-то есть и я встретила Изабель; у меня есть кто-то; я — Изабеллина; я больше не принадлежу моей матери» (Leduc 1966).

Какое-то жгучее воспоминание неизменно используется для учета финального крушения инцестуозной иллюзии, и это часто откровенное пренебрежение детским незрелым сексуальным существом, соблазненным матерью, которая отрицает любое сексуальное знание со стороны ее потомства. Мать из романа «Случай Портного» почти классическая. «Что? Для твоей маленькой штучки?» – говорит она, когда Портной хочет бандаж для поддержки мужских гениталий в своих спортивных трусах. Как Портной сказал своему аналитику: «Возможно, она сказала это однажды, но этого было достаточно на всю жизнь!». Похожий опыт был с одним из моих пациентов с гомосексуальными проблемами. «Мне было 11, и я проскользнул голый в постель к матери, как я часто это делал. На этот раз она вытолкнула меня жестоко и сказала: «Что ты вообще себе думаешь, что ты делаешь, ты неприличный мальчик. Примерно в то же время мой отец отвел меня в сторону и объяснил, как рождаются дети. Я разрыдался.»

Удивительно узнать, как долго эти дети могли верить, что они маленькие мамины приятели и даже верить, что однажды у них были бы сексуальные отношения с ней. Гнев и недоразумение, на которые эти разочарования вдохновляют, медленно высвобождались как подавленные в анализе; и это только начало. Эти восстановленные травмы являются лишь последним звеном в очень длинной цепи. Привязанный к матери ребенок достигает точки невозврата. Он делает отчаянную попытку освободится через эротические отношения разных типов, но очевидное решение его конфликтов уже предопределено; его сексуальные иллюзии останутся нетронутыми; они просто нашли новые маскировки. Важные ссылки, связанные с сексуальной правдой, искажены или уничтожены в примитивных доэдипальных отношениях, возможно, на этапе грудного кормления. Действительно, это неудивительно узнать, что «кастратор» в перверсивной структуре неизменно мать, а не отец. Она является соблазнителем, который пробуждает желание и в то же время выступает в качестве барьера для его исполнения. Для ее ребенка она портрет перверсивности. Что она хочет? Дети, которые идеализировали образ своей матери, поверили, что в каком-то смысле они были идеальными детьми, центром вселенной, вплоть до фатального откровения, что они не являются ответом на материнское желание. Теперь они больше не знают, ни кто они, ни что удовлетворит ее. Там должен быть где-то «идеальный» фаллос; но совершенно ясно, что он не принадлежит отцу. Он редко признавался объектом сексуального желания матери, поэтому со стороны ребенка есть такое маленькое желание, чтобы обратиться к нему или идентифицироваться с ним. Этот фактор, подкрепляемый сознательными и бессознательными установками на стороне матери, вписывается очень хорошо в желание ребенка верить в миф о кастрированном или несуществующем отце. (Следует отметить, что отец на самом деле отсутствующи